Майор Вихрь

Вихрь заказал белого вина и сыра. Им подали бутылку «Мозельского» и несколько ломтиков свежего крестьянского сыра. Вихрь разлил вино в бокалы, положил свою руку на ледяные пальцы Крыси и сказал:

— Пани волнуется?

— Да... — ответила Крыся шепотом.

— Не надо волноваться, — так же тихо сказал Вихрь. — Давайте выпьем вино за тех, кто нас ждет.

Они выпили, и Вихрь попросил:

— А теперь расскажите мне все, моя маленькая польская козочка, про то, что вам хочется мне рассказать.

— Мне хочется вам рассказать, — начала Крыся повторять текст, заученный ею накануне, — про то, как глупо ошибиться в первый раз и как безнадежно ошибиться вторично. Я все время боюсь ошибиться вторично.

— Пойдемте танцевать, — сказал Вихрь.

Седой и Богданов пили молча, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Иногда только Седой что-то рассказывал ему, и Степан начинал громко смеяться — так разработал его поведение Вихрь. Пьяный человек в ночном кабаре обязан быть громким во всем: в ссоре, смехе, флирте — тогда это в порядке вещей. Если человек скован, — он этим самым может дать повод к драке: молчаливых, тихих людей не очень-то жалуют в кабаках. Пьяный человек не любит, если его окружают зажатые, трезвые люди, он хочет, чтобы вокруг были все так же счастливы, как и он.

К столику Вихря подошел обер-лейтенант «Люфтваффе», поклонился Крысе и сказал:

— Могу я просить фройляйн танцевать с солдатом?

— Пани и танцует с солдатом, мой друг, — ответил Вихрь.

Обер-лейтенант секунду стоял над ними, покачиваясь с пяток на носки, а потом чересчур экзальтированно поклонился и отошел к своим.

Вихрь снова пошел танцевать с Крысей.

— Я очень люблю танцевать, — сказала Крыся, — и Курт любит танцевать. Он только больше всего любит вальсы, а я люблю танго со слезой.

— Что это такое, танго со слезой?

— Его часто пел по радио Феоктистов-Нимуэр.

— О чем же это?

— О том, что танец — всегда воспоминание о прошлом. Когда танцуешь, ты обязательно вспоминаешь ушедшее и ушедших, и тебе становится невыразимо грустно, как будто уже старость и ничего не осталось, кроме воспоминаний...

В четыре часа утра кабаре опустело. Осталось только два пьяных посетителя — они никак не могли подняться из-за столов, и хозяин с дюжим поваром пытались вытолкнуть их из маленького полуподвального зала.

— Иди, — шепнул Вихрь, — иди, Крыся.

Крыся глубоко вздохнула, нахмурилась и, резко поднявшись, быстро пошла через зал — к выходу. Вихрь проводил ее взглядом, поднялся и достал из кармана пистолет.

— Всем сидеть тихо! — сказал он.

Хозяин с поваром обернулись. Тот человек, которого они пытались вытащить, бухнулся лбом о крышку стола. У входа стоял Богданов с гранатами. Возле сейфа был Седой.

Хозяин обмяк и опустился на пол.

Вихрь подскочил к нему и сказал:

— Сейф, быстро!

Он поднял хозяина за шиворот и потащил к сейфу.

— Телефон, — коротко бросил он Седому.

Тот вырвал шнур. Телефон упал со стола. Дзенькнуло, как в испорченном будильнике.

Хозяин трясущимися, потными руками открыл сейф. Седой положил в портфель замусоленные пачки денег.

Вихрь и Степан быстро пошли к выходу. Седой задержался на пороге и сказал:

— Всем сидеть здесь пять минут!

Когда они выскочили из кабаре, возле машины Аппеля стояли два патрульных-эсэсовца и молча просматривали документы шофера. Крыся прижалась к стене — расставив руки, словно распятая.

Было уже светло. Небо было голубым, хотя солнце еще не взошло.

Ядро ореха

Единственным аппаратом, фиксировавшим недовольство народа, истощенного войной, бомбежками и голодом, была организация Гиммлера и в некоторой степени контрразведка Канариса. Гитлер не желал видеть объективной правды, он требовал от своего окружения вообще и от Гиммлера в частности только тех данных, которые бы подтверждали его, фюрера, историческую правоту. Зная характер Гитлера, который расправился со своим ближайшим другом Ремом, Гиммлер не рисковал передать Гитлеру объективную информацию о настроениях народа: он подлаживался под Гитлера, он давал ему такую информацию, которую тот хотел получать. Когда однажды Канарис во время доклада Гитлеру осмелился в какой-то мере объективно проанализировать положение на Восточном фронте, фюрер побелел, бросился к адмиралу, схватил его за отвороты серого френча и, с неожиданной силой рванув на себя, закричал:

— Вы что же, хотите сказать, что я проиграл войну, негодяй вы этакий!