Майор Вихрь

Все шло своим чередом до тех пор, пока гестапо не вышло на связи, которые были установлены с радикальным звеном подполья. Аресты прошли мимо Гиммлера — радикалов хватали без санкции высокого руководства. Но беда заключалась в том, что рядовые сотрудники гестапо неожиданно вышли на связи, которые протянулись к левым в генеральской оппозиции. Секрет, который знали лишь Гиммлер, Шелленберг и Керстен, становился известен аппарату гестапо. Страшная сила аппарата в результате случайности грозила смять основателя этого аппарата, того человека, который стоял на трибунах партийных съездов возле фюрера, рукоплескал его речам, славил его в своих выступлениях и одновременно вел торг, в котором жизнь фюрера явилась бы гарантией его, Гиммлера, жизни.

Гиммлер верил в путч как в средство, способное сохранить ему и его семье жизнь, благополучие, свободу. Он поэтому ждал. Но до тех пор, пока аппарат не оказался посвященным в связь молодого крыла заговорщиков с левыми. И Гиммлер оказался на распутье. Гиммлер растерялся. Слабый человек, даже если он кажется олицетворением могущества на экранах и на фотографиях, может принять верное решение только в том случае, если он сможет откровенно посоветоваться с теми, кому он доверял. В гитлеровской машине было все: четкая слаженность звеньев партийного, военного и государственного аппарата, прекрасно поставленная агитация, демагогически отточенная пропаганда, молодежные и женские объединения, физкультурные общества и буффонадные спортивные празднества, красивые парады и отрепетированные народные волеизъявления — все это было. Не было только одного — не было взаимного доверия: отец боялся сына, муж боялся жены, мать боялась дочери.

Гиммлер был один — в своих сомнениях и в своем метании. Поэтому внешне он казался спокойным, как никогда, только глаза под пенсне чуть потухли и руки он потирал чаще обычного.

Развязка наступила двадцатого июля.

Гиммлер знал многое. Не знал он одного: полковник Штауффенберг два раза откладывал проведение покушения на Гитлера только потому, что в ставке не было ни Геринга, ни Гиммлера. Штауффенберг принадлежал к левому крылу оппозиции. Он не считал возможным сохранение гитлеризма путем устранения одного Гитлера. Он требовал ликвидации гитлеризма как такового.

20 июля 1944 года он вылетел с аэродрома в Рансдорфе под Берлином, чтобы прибыть в резиденцию Гитлера на совещание по вопросу о формировании новых дивизий резерва. Совещание началось в 12 часов 30 минут. Генерал Хойзингер свободно разыгрывал на громадной карте, что была расстелена на длинном столе, приблизительную схему сражений, громыхавших на Восточном фронте.

Штауффенберг потерял во время африканского похода руку и глаз и поэтому очень импонировал фюреру (тот особо ценил физически выраженные проявления героизма). И вот этот Штауффенберг вытащил под столом чеку из английского замедленного взрывателя, положил кожаную темно-коричневую папку с миной, уже готовой к взрыву, поближе к фюреру, поднялся и, чуть склонив голову, негромко сказал Кейтелю:

— Прошу простить, мне необходимо связаться с Берлином.

Гитлер мельком только глянул на полковника, и некое подобие улыбки скользнуло по его лицу. Кейтель недовольно поморщился: он не любил, когда нарушался порядок во время докладов оперативных работников штаба.

— Русские, — продолжал докладывать Хойзингер, — крупными силами продолжают поворачивать западнее Двины на север. Их передовые части находятся юго-западнее Динабурга. Если мы не отведем группу армий от Чудского озера, нас постигнет катастрофа.

Сочетание великого и смешного, трагичного и шутовского в логике жизненных явлений. Хойзингер не сказал больше ни единого слова: высверкнуло оловянно-красным пламенем, рухнул потолок, вылетели с морским, скляночным перезвоном толстые стекла из распахнутых окон летнего бунгало — это произошла простая и закономерная химическая реакция в бомбе полковника Штауффенберга.

Гитлер вскочил с пола — в синем дыму и горьковато-соленой копоти.

— Мои новые брюки! — закричал он обиженным, чуть охрипшим голосом. — Я только вчера их надел!

В тот же день, двадцатого июля, основные руководители заговора были расстреляны во дворе на Бендлерштрассе. Беку и Штауффенбергу предложили застрелиться. Бек застрелился, Штауффенберг отказался.

— Кончают самоубийством люди, виноватые в чем-то. Я ни в чем не виноват перед народом.

Его расстреляли под рев автомобильных моторов.

Путч кончился.