Мальчик глотает Вселенную

Это луна тянет мои ноги на улицу. Мои ноги движутся сами, а мой разум следует за ними. Затем мой разум следует за моими руками к зеленому садовому шлангу, свернутому вокруг крана, торчащего из фасада дома. Я разворачиваю шланг и перегибаю его в правой руке, чтобы вода не лилась через оранжевую насадку. Я тащу шланг к желобу возле почтового ящика. Я сижу и смотрю на луну. Полная луна, и я, и геометрия между нами. Я отпускаю излом, и вода устремляется на асфальт, быстро разливаясь по плоскому противню улицы. Вода бежит, и серебряная луна дрожит в образующейся луже.

– Не спится?

Я и забыл, насколько его голос похож на мой. Как будто он – это я, и это я стою позади себя. Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на Августа. Его лицо освещает луна, он потирает глаза.

– Ага, – отвечаю я.

Мы смотрим в Лунный пруд.

– Кажется, во мне есть папашин ген беспокойства, – говорю я.

– У тебя нет его гена беспокойства, – откликается он.

– Мне придется всю жизнь жить отшельником, – произношу я. – Я никогда не буду выходить на улицу. Я собираюсь снять дом в Жилищном товариществе, такой же, как этот, и заполнить две комнаты консервами и спагетти, и я буду есть спагетти и читать книги, пока не умру, поперхнувшись во сне комочком шерсти из своего пупка.

– То, что тебе предназначено, мимо тебя не пройдет, – говорит Август.

Я улыбаюсь ему.

– Знаешь, мне кажется, что у тебя в голосе есть баритон, которым ты никогда не пользуешься, – замечаю я.

Он смеется.

– Тебе надо как-нибудь попробовать петь, – продолжаю я.

– Думаю, пока хватит и разговора, – отзывается он.

– Мне нравится разговаривать с тобой, Гус.

– Мне тоже нравится разговаривать с тобой, Илай.

Август садится у желоба рядом со мной, рассматривая воду из шланга, бегущую в Лунный пруд.

– О чем ты беспокоишься? – спрашивает он.

– Обо всем, – отвечаю я. – Обо всем, что было, и обо всем, что должно быть.

– Не волнуйся, – говорит он. – Все становится…

Я перебиваю его:

– Да, все становится хорошо, Гус, я знаю. Спасибо за напоминание.

Наши отражения трансформируются и уродуются, словно чудовища, живущие в Лунном пруду.

– Почему у меня такое чувство, что завтра будет самый важный день в моей жизни? – размышляю я вслух.

– Твои чувства вполне обоснованы, – говорит Август. – Он и будет самым важным днем твоей жизни. Каждый день твоей жизни ведет к завтрашнему дню. Но, конечно, каждый день твоей жизни привел к дню сегодняшнему.

Я вглядываюсь дальше в Лунный пруд, склонившись над отражением своих волосатых и тощих ног.

– У меня такое ощущение, что я больше ничего не могу сказать, – говорю я. – Как будто ничто из того, что я делаю, не может изменить того, что есть и что будет. Я словно в той машине из сна, и мы мчимся сквозь деревья к плотине, и я ничего не могу сделать, чтобы изменить нашу судьбу. Я не могу выскочить из машины, я не могу остановить машину, Я просто взлетаю, а затем падаю в воду. А дальше вся эта вода хлещет внутрь.

Август кивает на Лунный пруд.

– Ты это видишь там? – спрашивает он.

Я мотаю головой.

– Я ничего там не вижу.

Август тоже всматривается дальше, в расширяющуюся поверхность Лунного пруда.

– А ты что видишь? – спрашиваю я.

Он стоит в своей пижаме. Летней хлопковой пижаме из «Вулворта». Белой в красную полоску, как рубашка участника квартета брадобреев.

– Я могу посмотреть в завтра, – говорит он.

– И что ты видишь в завтра? – спрашиваю я.

– Все, – отвечает он.

– А ты не мог бы быть немного конкретнее? – интересуюсь я.

Август смотрит на меня с недоумением.

– Я имею в виду, что это ужасно удобно для тебя – поддерживать ощущение идиотской тайны со всеми этими твоими общими замечаниями, относящимися якобы к твоим бредовым разговорам с твоими множественными «я» в множественных измерениях, – продолжаю я. – А почему они никогда не говорят тебе хоть что-то полезное, эти твои «я» из красных телефонов? Ну, например, кто выиграет Кубок Мельбурна в следующем году? Или выигрышные номера лотереи на следующей неделе? Или, ну не знаю… Узнает ли меня завтра Титус Броз, блин?

– Ты говорил с полицией?

– Я им звонил, – говорю я. – Я просил дежурного констебля соединить меня с ведущим следователем. Он не хотел этого делать, пока я не скажу сперва свое имя.

– Ты ведь не назвал им своего имени, правда?