Мальчик глотает Вселенную

Отец читает «Курьер мейл» за кухонным столом во время завтрака. Он курит самокрутку и просматривает рубрику «События в мире». Я могу видеть первую полосу поверх своей миски с хлопьями. Там увеличенная тюремная фотография Гленна Пенна. У него угрожающее и жесткое лицо. Коротко стриженные светлые волосы, кривые уродливые зубы, похожие на ряд старых гаражных ворот, открывающихся только наполовину. Шрамы от прыщей. Бледно-голубые глаза. Он глуповато ухмыляется фотографу, как будто это тюремное фото – необходимый ритуал, приближающий его к исполнению списка заветных желаний вроде проникновения окольным путем в красивую девушку или в Турцию с десятком презервативов, наполненных героином, в желудке и в заднице. Сопроводительная статья к фотографии написана в соавторстве Дэйвом Калленом и Кэйтлин Спайс и рассказывает о трудном детстве Пенна. Обычная история: папа хлещет маму шнуром от электрической сковородки; мама подкладывает крысиный яд в папин поджаренный бутерброд с ветчиной, сыром и помидорами; восьмилетний Гленн Пенн поджигает свое местное почтовое отделение. Подпись Дэйва Каллена стоит первой, но я знаю, что эту статью написала Кэйтлин. Я знаю это потому, что в тексте есть сострадание и отсутствуют характерные для Дэйва бьющие по мозгам фразы вроде: «шокирующее откровение», «убийственное намерение» и «пронзительное повествование». Кэйтлин взяла интервью у нескольких учителей и родителей в начальной школе Бевана Пенна. Все они говорят, что он хороший парнишка. Добрый мальчик. Тихий. И мухи не обидит. Много читает. Не вылезает из библиотеки. Кэйтлин рассказывает полную историю о мальчике в футболке с Черепашками-ниндзя и с заштрихованным лицом.

– Что ты сегодня наденешь, Илай? – спрашивает мама из гостиной.

Мама гладит одежду старым неисправным папашиным утюгом, который бьет пользователя током, когда переключатель установлен в положение «постельное белье», и оставляет черные следы нагара на моих рабочих рубашках, если я выставляю температурный режим выше, чем «синтетика».

Сейчас восемь часов утра – почти десять часов до того момента, когда Августу надлежит принять свою чемпионскую награду на церемонии в Брисбен-Сити-Холле, – и мама носится по гостиной, как курица с яйцом.

– Я просто пойду в этом, – говорю я, указывая на свою расстегнутую клетчатую темно-фиолетовую с белым рубашку и синие джинсы.

Мама в ужасе.

– Твоего старшего брата будут признавать Квинслендским Чемпионом, а ты собираешься выглядеть рядом с ним, как растлеватель детей.

– Растлитель, мам.

– А? – не понимает она.

– Растлитель детей. Не растлеватель. И что именно в моем наряде делает меня похожим на растлителя детей?

Мама секунду внимательно меня изучает.

– Эта рубашка, – говорит она. – Эти джинсы. Эти туфли. Все вместе буквально кричит: «Беги, Джоуи!»

Я ошеломленно качаю головой и проглатываю последнюю ложку хлопьев.

– У тебя есть время возвратиться домой и переодеться, прежде чем мы войдем в зал? – спрашивает она.

– Мам, у меня важное интервью в три часа дня в Беллбоури, а затем нужно вернуться в Боуэн-Хиллз и подготовить статью. У меня нет времени, чтобы заехать домой и переодеться в смокинг ради большого вечера славы Гуса.

– Не смей так цинично относиться к этому моменту! – говорит мама. – Не смей, Илай!

Мама трясет передо мной пальцем, зажав под мышкой пару брюк, готовых к глажке.

– Сегодня самый лучший день… чтобы… – Ее глаза наполняются слезами. Она поникает головой. – Это великий… день… мать его… – всхлипывает она.

Что-то глубокое в ее лице. Что-то первородное. Отец опускает газету на стол. Он выглядит смущенным, растерянным, утратившим навыки утешения; не знающим, что делать при виде этой неожиданной влаги из женских глаз, известной в более человеческих кругах как слезы.

Я подхожу к ней. Обнимаю ее.

– Я надену приличный пиджак, мам, все нормально.

– У тебя нет приличного пиджака, – произносит мама.

– Я возьму один из рабочих, которые есть у нас для экстренных случаев.

У нас имеется общая стойка на случай острой необходимости, с висящими на ней черными пальто и пиджаками для посещения парламента и суда, пропахшими виски и сигаретами.

– Ты ведь будешь там, правда, Илай? – спрашивает мама. – Ты собираешься туда сегодня вечером?

– Я буду там, мам, – говорю я. – И я не буду циничным.

– Ты обещаешь?

– Да, я обещаю.

Я крепко обнимаю ее.

– Это великий день, мам. Я понимаю это.

Это великий день, мать его.

Джудит Кампезе – женщина из комитета по организации праздника, которая отвечает за связи с общественностью. Она помогала мне всю неделю со сбором информации для завтрашней статьи о десяти победителях, которые будут объявлены сегодня вечером на блистательном собрании в брисбенской мэрии.

Она звонит мне на рабочий телефон в 2.15 дня.

– Почему вы все еще за своим столом? – спрашивает она.

– Я просто дописываю о Бри Дауэр, – отвечаю я.