Мальчик глотает Вселенную

– Это казалось хорошей идеей в Дыре, – кивает Дрищ.

Я беру «Юго-западную звезду». На одной из сопровождающих статью картинок изображен Дрищ в 1952 году, сидящий в задней комнате Саутпортского суда. Он в кремовом костюме, в белой рубашке с твердым воротником, курит сигарету. Он выглядит так, будто находится в Гаване, на Кубе, и ему вовсе не светит впереди камера, в которой предстоит провести следующие двадцать четыре года жизни.

– Как тебе это удалось? – спрашиваю я.

– Удалось что?

– Как ты выживал так долго и не…

– И не наглотался бритвенных лезвий, обернутых резинкой?

– Ну, я собирался сказать «и не сдался», но… да, и это тоже?

– В этой статье есть кое-какая полуправда насчет той магической чепухи, как у Гудини, – говорит Дрищ. – То, что я делал в тюрьме, было чем-то вроде магии.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что мог там управлять временем, – отвечает Дрищ. – Я стал настолько близок со временем, что мог манипулировать им, ускорять и замедлять. Иногда все, что тебе хочется, – это ускорить его ход, так что приходилось обманывать свой мозг. Убеждаешь себя, что ты очень занят, говоришь себе, что в сутках не хватает часов, чтобы достичь всего, чего ты хочешь достичь. Под «достичь» я подразумеваю не то, чтобы там научиться играть на скрипке или получить степень по экономике. Я имею в виду реалистичные повседневные тюремные цели. Например, собрать достаточно катышков тараканьего дерьма в день, чтобы написать ими свое имя. А иногда, наоборот, свободное время пролетает слишком быстро, хотя ты ждал его, грызя ногти, как выхода двойного альбома Элвиса. Так много нужно сделать, так мало времени. Заправить постель, прочитать тридцатую главу «Моби Дика», подумать об Ирен, просвистеть «Ты мое солнышко» от начала и до конца, свернуть самокрутку, выкурить самокрутку, поиграть самому с собой в шахматы, снова поиграть в шахматы, потому что злишься на себя, так как проиграл первую партию, порыбачить мысленно у острова Бриби, порыбачить возле пристани Редклиффа, посчитать рыбу, выпотрошить рыбу, поджарить жирного плоскоголова на не слишком горячих углях на пляже Саттонс и смотреть, как садится солнце. Ты пытаешься угнаться за долбаными часами так усердно, что удивляешься, когда день заканчивается, а ты настолько устал от своего дневного расписания и этих дерьмовых игр разума, что зеваешь, едва коснувшись головой подушки в семь вечера, и ворчишь на себя, что встал слишком поздно и сократил свой выходной с обеих сторон.

Но потом, в хорошее время, в солнечные часы на прогулочном дворе, ты вдруг понимаешь, что можешь замедлить их, растянуть, управлять ими, словно это хорошо обученные лошади, и ты можешь превратить час, проведенный в цветочном саду, в половину дня, потому что ты живешь в пяти измерениях, и эти измерения – запахи, которые ты ощущаешь, предметы, до которых можешь дотронуться и попробовать на язык, звуки, которые ты слышишь, и все вокруг, что ты видишь, вещи внутри вещей, маленькие вселенные в каждой тычинке цветка, слой за слоем, потому что твое восприятие так усилено оттого, что нечем больше заняться внутри этих бетонных стен, с которых за тобой внимательно наблюдают всякий раз, когда ты входишь в тюремный сад, как будто ты Дороти из страны Оз в цветном фильме.

– Ты научился подмечать все детали, – говорю я.

Дрищ кивает. Он смотрит на нас обоих.

– Никогда не забывайте, вы оба, что вы свободны, – произносит он. – Это ваши солнечные часы, и вы можете заставить их длиться вечно, если видите все детали.

Я тоже преданно киваю в ответ.

– Управлять своим временем, так, Дрищ? – повторяю я.

Дрищ снова гордо кивает.

– Прежде, чем оно управится с вами, – продолжает он.

Это излюбленный кусок мудростей Дрища.

Управляйте своим временем прежде, чем оно управится с вами.