Мальчик как мальчик

«Маргарита» отправилась в Петербург. В Балтийском Доме ее ждал неплохой прием, но не такой горячий, как мне хотелось. Все дело в том, что питерцы ревниво воспринимают московские рецензии, – думал я, – особенно если там кого-то вдруг хвалят. Надо еще разобраться, кто после этого больший сноб, жирная Москва или желчный Питер. Да и вообще, – думал я дальше, – слишком тесно соприкасаются эти два культурных пространства, вернее сказать – две истоптанные и заплеванные площадки, на которых вот уже лет десять не произрастало ничего нового, кроме наглых сорняков по углам.

Впрочем, мы и были таким сорняком. Но мы решили всему назло процвести в самом центре своей рыночной делянки.

Итак, «Маргарита» делала неплохие сборы. Я поселил ребят в мини-отеле на Петроградской, поближе к сцене. Там же, в лучшем номере с видом на зоопарк, разместилась и Светка, – впрочем, ты помнишь. Ты мог не знать нескольких вещей: твоя подруга Маша не забыла адрес моей квартиры в Купчино. Зимой мосты не разводили, и она могла приехать ко мне среди ночи, кинув перед тем сообщение загадочного свойства (да, у нее был театральный талант).

Впрочем, я догадывался, что она спит и с тобой тоже. Иначе было бы неинтересно.

Твою гримерку осаждали поклонницы. Мужчины постарше и повлиятельнее вели двусмысленные беседы со мной – ну, да к этому я привык. Савик Рогозинский, посмеиваясь, давал интервью сразу за всех.

А еще я любовался Светланой. Она помолодела лет на десять; ее глаза блестели, язык был острым, а жесты – отточенными. Иногда я встречал вас рядом – тебя и ее, – и тогда мне отчего-то становилось грустно.

Ты помнишь, что случилось потом. Однажды вечером мы отправились играть в бильярд в холле гостиницы. Не берусь сказать, кто в тот раз выигрывал, но после второго или третьего пива ты удалился на пять минут, оставив телефон прямо на зеленом сукне, где он нежно зазвенел, приняв сообщение. И надо же было такому случиться, что я оказался рядом и не поленился посмотреть.

Потому что сообщение было от Светки. Его содержание тебе известно, и я не хотел бы повторять его еще раз.

Я не был удивлен. Я знал, что так будет. Еще в тот день, когда ты читал ей стихи, давным-давно, в Москве, я все понял.

Поэтому я ничего не сказал. Просто протянул тебе телефон. Ты хмурился, пока читал. А потом вдруг улыбнулся и поднял глаза. И спросил:

– Теперь ты меня убьешь?

– Много чести.

– Я не хотел. Так получилось.

«Где-то я это уже слышал», – подумал я. А вслух сказал:

– Врешь опять.

– Я немножко хотел, потому что она… очень красивая. И она очень любит тебя. Ты не думай…

Я и не думал. Мне надоело слушать твои дерзкие оправдания. Я размышлял над ответным тезисом, облитым горечью и злостью, как сказал поэт – довольно дрянной, даже если судить по одной этой горечи и злости. Наконец, выбрал вот что:

– Мой юный друг, – начал я веско. – Увы, я знаю цену предательству, и не надейся, что эта цена слишком высока. Тебе интересно, что я думаю? Ты этого не узнаешь. Тебе интересно, что я сделаю? А ничего. Что касается вас, то вы можете продолжать в том же духе.

Ты раскрыл было рот, но я поднял руку, давая понять, что мое выступление еще не закончено:

– Вы оба мне обходитесь слишком дорого, чтобы тратить время на тухлые разборки. Поэтому ты будешь просто играть в спектакле. Завтра и послезавтра, и когда скажу. А потом проваливай на все четыре стороны. Тебе ясно?

Я был великолепен. Я знал, что вся ваша история не стоит ломаного гроша. Ты слишком молод, а Светка не любит щенков, – поэтому месяц-другой – а там любовь пройдет, как говорит Савик Рогозинский, и завянут помидоры, – и все же один злостный червяк грыз мое сердце: не ревность, а разочарование. Я опять оказался прав. Хоть бы раз ошибся.

Но ты этого не понимал. Ты всё пытался исправить дело:

– Сергей. Ну прости. Ты совсем ничего не знаешь. Она тебя любит, и я…

– Иди к черту.

– Я просто сыграл тебя, – выпалил ты вдруг.

Изумленный, я отступил на шаг.

– Я же должен быть как ты. Мы одинаковые. Она сама так сказала, помнишь? Когда я ей читал стихи. «Теперь я понимаю, почему ты его выбрал». Помнишь?

Я молчал. Качаловская пауза затягивалась: ни один из вариантов продолжения никуда не годился. Оставалось сказать тебе правду.

– Не пытайся играть мою роль, – произнес я так сухо, как умел. – В ней нет ничего хорошего.

– Почему?

– Это дрянная роль. В самом конце ты всегда остаешься один.

Ты зажмурился и вытер лоб рукавом. Рукав был испачкан розовым мелком.

– Напрасно я тебя втянул в это дело, – сказал я. – Доигрывать не будем. Я ухожу.

– Сергей, – услышал я за спиной. Я знал, что ты знаешь, что я вот-вот обернусь. И я не обернулся.

В дальнейшем я сдержал слово и не предпринимал ровным счетом ничего. Просто не появлялся в театре до самого окончания гастролей. Не встречался ни с кем и не давал интервью. Гулял один по родному городу, как Булгаков после инъекции морфия. «Белая гвардия, – думал я, – это вовсе не white russians. Это всего лишь бестолковые снежинки на ветру. Снежинки, которые бегут прочь из своего облачного дома и никогда не возвращаются».