Мальчик как мальчик

У нее ведь тоже всё получилось.

В нашем деле главное – никогда не работать с неудачниками. С ними найдется, кому работать, уверяю тебя. У них даже есть своя публика: на каждого садиста найдется свой мазохист. Но работать с ними неинтересно. В сущности, это просто разводка на деньги. И на время заодно.

Да: третья главная штука, и даже самая главная – никогда не думать о времени. Время само позаботится о тебе. В тот раз я хотел сказать тебе что-то подобное. Но не сказал. Ты решил бы, что я учу тебя жизни. А я хотел бы научить тебя совсем другим дисциплинам.

Принципиально другим.

* * *

«О. Евгений» не продержался на сцене и недели. Последний клуб, из которого вас выгнали, ты пообещал сжечь, и он даже сгорел через год – но твоей заслуги в этом, кажется, не было. А тогда ты увлекся новым проектом. Звонил мне и рассказывал, как это будет круто. Я сомневался.

Наконец меня пригласили на последний прогон.

В учебном театре на Моховой, как обычно, шел ремонт. Полузабытые запахи штукатурки и масляной краски меня вдохновили. Здесь ничего не изменилось за пятнадцать лет.

Я огляделся, поддернул брюки и зашагал по парадной лестнице, обходя белые меловые лужи. Кто-то выглянул с верхней площадки, присвистнул и бросился по коридору с воплем: «Митька! Митька-а!»

В кармане запел мобильник. Я взял.

– Сергей, привет, – услышал я радостный голос. Мы все никак не могли окончательно перейти на «ты». Так и разговаривали, не забывая об этом.

– Я боялся, что вы не придете, – услышал я дальше. – Мы вас ждем. Только это… не входите сразу, ладно? Там будет дверь, только не трогайте ее, она крашеная, – вы подождите там, и вас пригласят. Это будет типа сюрприз. Не обижаетесь?

– Ты наглец, – сказал я.

Смех и гудки.

У белой деревянной двери я и вправду остановился. Для глупых на стене рядом была прилеплена табличка:

НЕ ВЛЕЗАЙ, УБЬЮ

и нарисован знакомый череп. Я прислушался: за дверями кто-то передвигал мебель. П-продюсер хренов, – выругался я в твой адрес, но тут дверь отворилась.

Я потянул воздух носом: откуда-то запахло жареной картошкой.

– Здравствуйте, – сказала мне стриженая бывшая Ольга. Впрочем, я уже знал, что ее зовут Лизой и что она приехала из Ангарска. Лиза церемонно подала мне руку и дождалась, пока я войду, и я вошел – и увидал сомкнутый занавес, редкие стулья для публики и одно-единственное кресло для меня. А также столик и фляжку «Джонни Уолкера». Это было трогательно.

На столике я заметил самодельную программку, распечатанную на принтере. Название спектакля несло на себе липкий отпечаток творчества Донцовой:

ТОПОР ДЛЯ СТАРУШКИ

проект Мити Меньшикова

Состав & stuff:

Раскольников – Митя Меньшиков

Разумухин – Максим Колесников

Алена Ивановна – Маша Кричевская

Лизавета – Лиза Ермошина

Прочитав это, я в который раз усмехнулся. К чему было переделывать Разумихина в Разумухина, думал я. Впрочем, я знал: рыжий Макс (в прошлом – Рон Уизли) был согласен играть хоть ломовую лошадь, лишь бы стоять на сцене рядом со своим другом. Никого больше в спектакле не ожидалось, ни Мармеладова, ни Порфирия Петровича, ни уж тем паче господина Лужина: вернее всего, режиссер не потрудился дочитать Достоевского даже до середины. К тому же в театре имел место дефицит исполнителей.

Но думать об этом было лень. Прозвенел колокольчик, и занавески расползлись в стороны. На просторной сцене обнаружилось сразу несколько символических предметов: железная общажная кровать с провисшей сеткой, пара колченогих стульев (на одном – томик Достоевского из школьной библиотеки), стол, а на столе – стопка учебников и раскрытый недорогой ноутбук с вертящейся экранной заставкой:

ÜBERMENSСH

За сценой послышались шаги. Это явился главный герой. В руке он держал чугунную сковородку на ручке. На сковородке что-то шкворчало.

Помедлив как бы в нерешительности, Раскольников опустился на скрипучую койку. Поставил сковородку на стул – или на книжку вместо подставки. Вооружился вилкой и некоторое время молча поедал картошку со шкварками, даже не поднимая глаз.

Съев ровно половину, Раскольников остановился.

– Выступление и показание, – объявил он невнятно, с трудом прожевал и проглотил. – Достойные песни на волне Достоевский Эф. Эм.

Где-то за сценой негромко заиграла музыка:

ты еще жива, моя старушка…

Я нахмурился. В это время ступени проскрипели снова, и на сцену вступил рыжий увалень Разумухин.

– Экая морская каюта, – закричал он, входя, – всегда лбом стукаюсь; тоже ведь квартирой называется!

Огласив эту ахинею, он утих и мирно присел на койку. Тогда Раскольников придвинул к нему сковородку с картошкой. Разумухин принялся за еду.

Тянулись минуты. Наконец гость оставил вилку, вздохнул и повернулся к хозяину:

– Вопрос не терпит отлагательств.