Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом

Некоторое время им казалось, что это просто еще одна станция. Тини с Гертой, вместе с остальными, выглядывали в окно, гадая, где они все очутились. Старший по вагону сунул голову в купе, потом прошел дальше. Похоже, что-то было не в порядке. Из дальнего конца коридора донеслись громкие голоса, звуки открывающихся дверей и топот тяжелых сапог, приближавшийся с обеих сторон. Дверь купе распахнулась – на пороге стояли вооруженные штурмовики.

– На выход! – кричали они. – Все из вагона, немедленно!

Потрясенные и напуганные, эвакуированные вскакивали с мест и хватали свои пожитки, матери и бабушки прижимали к себе детей.

– А ну, еврейские свиньи! Из вагона, сейчас же! – продолжали орать эсэсовцы.

Тини с Гертой уже были в коридоре, пробивались к выходу сквозь толпу. Отстающих штурмовики толкали или били прикладами винтовок. Люди высыпали на платформу, где стояло еще больше солдат СС.

Они были не такие, как видела Тини в Вене; то были солдаты Ваффен, действующих войск, гораздо более жестокие, с символикой «Мертвой головы» или концентрационных лагерей на воротниках[276]. Их сопровождали мужчины в форме печально известной Зипо-СД, нацистской полиции безопасности[277]

. Выкрикивая проклятия, они погнали евреев – мужчин и женщин, стариков и детей – вперед по платформе; тех, кто спотыкался или падал, или просто не мог быстро идти, валили на землю и избивали – некоторых с такой силой, что они так и оставались лежать, бездыханные, на земле[278].

Их пересадили в другой поезд, на этот раз с грузовыми вагонами, в которых они едва могли пошевелиться. Двери захлопнулись. Тини и Герта, прижавшись друг к другу, оказались в темноте, наполненной всхлипами, стонами раненых, молитвами и плачем перепуганных детей. С улицы было слышно, как задвигали двери по всему составу.

Вот закрылась последняя, и люди остались в полной темноте, но поезд не сдвинулся с места. Текли часы. Несколько человек, потрясенные последними событиями, в ту ночь лишились рассудка и теперь бредили. Эсэсовцы вытащили всех сумасшедших и больных из поезда и собрали в отдельном вагоне, где тех ожидал собственный ад, страшней любого выдуманного.

На следующий день поезд начал двигаться. Он шел ужасно медленно: теперь их тащил не быстроходный локомотив Рейхсбана, а тихоход Главного управления железных дорог, обслуживавший восточные территории. Выехав из Вены, они за два дня покрыли больше тысячи километров, а теперь еще два потратили на четверть этого расстояния[279].

Наконец поезд остановился. Судя по звукам снаружи, они находились на какой-то станции. Перепуганные люди ждали, когда откроется дверь, но ничего не происходило. Наступила и закончилась ночь, проведенная в голоде и страхе. Потом день. Потом еще одна ночь. Можно было подумать, что о них забыли, если бы не периодические инспекции. Поезд прибыл в субботу, а немецким железнодорожникам в Минске совсем недавно, в качестве поощрения, было разрешено не работать по выходным[280].

Скрючившись в темноте, куда солнце могло пробиться лишь сквозь узкие щели между вагонных досок, практически без воды и без пищи, с ведром вместо туалета в углу вагона, депортированные час за часом терзались мучительной неопределенностью. Неужели планы изменились? Что, если их обманули? Утром на пятый день после пересадки из пассажирского поезда их рывком выдернули из воцарившегося ступора: поезд снова поехал. Милый Боже, будет ли этому конец?

«Прошу, дорогой мой, – писала Тини Курту почти год назад, – молись, чтобы все мы встретились, живые и здоровые». Никогда она не позволяла себе утратить эту надежду. «Папа написал… слава Богу, он здоров… то, что твой дядя о тебе так заботится, это его единственная радость… Пожалуйста, Курт, будь хорошим мальчиком… Я надеюсь, о тебе говорят хорошие вещи, и что ты держишь в порядке свою одежду и постель, и ведешь себя хорошо… Как следует отдохни летом, хорошая погода быстро закончится… Все дети здесь завидуют тебе. Они не могут даже выйти в сад»[281]

.

Заскрежетал металл, загрохотали, сталкиваясь, вагоны, и поезд снова остановился. Наступила тишина, а потом двери вагона широко распахнулись, и узников ослепил яркий дневной свет.

* * *

Что именно произошло с Тини и Гертой Кляйнман в тот день, мы никогда уже не узнаем. Что они увидели, что сделали, сказали или почувствовали – об этом нет никаких сведений. Ни одного из 1006 евреев, мужчин, женщин и детей, доставленных на грузовой терминал минского железнодорожного вокзала утром 15 июня 1942 года, больше никто не видел, и свидетельств о себе они не оставили.

Однако существовал общий учет, другие поезда из Вены прибывали тем летом в Минск, и кое-кому из их пассажиров удалось рассказать свои истории[282].