Мальчишник

За спиной прошумело в кустах, хрустнула сухая ветка, и на берег спустился Коркин. На ходу стягивая через голову свитер, он забрел на середину ручья. Тело у него было не по-летнему белое и чистое, загар совершенно не приставал к нему. При движении рук эластично растягивались на груди упругие мускулы. От ледяной воды, как от ожогов, вспыхивали на коже красные пятна.

Маша вспомнила, как однажды — чуть ли не в первый месяц их совместной жизни — Коркин привел ее в институтский спортзал. Он должен был бороться с осетином. Осетин с ног до головы зарос черными густыми волосами, и белотелый Коркин рядом с ним казался болезненно хрупким и слабым. Волосатый соперник свирепо хватал его за плечи и шею, и на них набухали вот такие же красные, словно ожоги, пятна. Машу затрясло от ужаса, ей казалось, что кожа на шее не выдержит, лопнет, и брызнет кровь. К счастью, уже на второй минуте Коркин положил осетина на обе лопатки, и Маша больше никогда не ходила смотреть, как он борется.

Маша потопталась на берегу ручья и неожиданно для самой себя сказала:

— Коль, а у нас ребенок будет.

Коркин медленно распрямился. По его груди стекала за штаны мыльная вода. Сощуренные глаза залепило пузырившейся пеной. Еле слышно он прошептал:

— Что ты такое сказала?

— А то, что слышал, — рассмеялась Маша — до того забавный вид был у мужа.

— Повтори, что ты сказала! — вдруг дико заорал Коркин. — Повтори, повтори!

— Он уже большой. Месяца три, четвертый, — испуганно пролепетала Маша.

Коркин, снова согнувшись над потоком, стал яростно плескать себе на грудь и в лицо, потом, прозревший, мокрый, выскочил на берег, схватил Машу за плечи и что есть мочи принялся трясти ее:

— Нет, ты меня разыгрываешь!

— Правда, Коль, честное слово.

— Поклянись.

— Не умею.

— Скажи: ей-бо!

— Ей-бо!

— А что же ты раньше мне ничего не говорила?

— Боялась ошибиться.

— Может, и сейчас ошибаешься? — насторожился Коркин.

— Нет, здесь он… Вон и молния на брюках уже не сходится.

— В дороге тебя по этой причине и тошнило?

— Ага.

— Черт побери! Ах, черт побери! Что же нам делать? — отпустив Машу, бестолково топтался вокруг нее муж.

— Да ничего не надо делать!

— Как не надо? Надо что-то делать!

— Ну, тогда хоть поцелуй меня.

Ткнувшись носом в ее щеку, Коркин таинственно спросил:

— Кто там? Парень или девка?

— Откуда мне знать? — улыбнулась Маша.

— Конечно, парень! Разве девчонке под силу такое — сухари, горы, палатки, переходы многодневные? Ей подавай пирожное, пуховую постельку… Помнишь английскую песенку? «Из чего только сделаны девочки? — Из конфет и пирожных, из сластей всевозможных — вот из этого сделаны девочки. Из чего только сделаны мальчики? — Из камней и лягушек, всевозможных ракушек — вот из этого сделаны мальчики». Нет, парень, парень у нас! Но, хоть и парень, хоть из камней и ракушек, вам с ним все равно надо выбираться домой. Сегодня и улетите.

— Не хочу я никуда улетать. Хочу быть с тобой.

— Надо, Машенька, надо. Больше рисковать мы не имеем права.

— С тоски дома помру.

— Не умрешь — пеленки-распашонки будешь шить. Или поезжай к моим.

— Ребятам только ничего не говори.

— С какой стати?..

Они продрались сквозь прибрежные тальники и вышли на плато.

По траве тянул утренний ветерок. Облака в небе растаяли, разбежались. Из-за восточного склона Ялпинг-Кера, как из-за занавеса, выкатилось огромное игластое солнце, и весь склон засиял, запереливался, будто сложенный из драгоценных камней, в то время как другой, западный, находящийся в тени, был темен и мрачен. Светло-зеленое небо поднялось над горой в беспредельную высь, и там черной точкой медленно парил орел.

В кустах на все лады щелкали и свистели чечетки. В высохшей траве знойно звенели кузнечики, прыскали из-под ног в разные стороны. Прогретые камни запахли серой.

Еще час назад казалось, что сил остается только-только дойти до места и упасть: Но вот дошли, и никто не упал, и каждый еще что-то делал, не вынеживался.

Александр Григорьевич, свернув калачиком ноги, устроился на подседельном войлоке и чинил конскую сбрую; в зубах у него тонко чернела просмоленная дратва. Герман рылся в рюкзаке с книгами. Вениамин посреди лагеря развел костер и теперь с двух сторон огня вбивал в землю рогатины. Повар Лева, скрестив на груди руки, с поощрительной улыбкой следил за его работой. Впрочем, это уже была Левина работа, но за миску добавки он позволял ее выполнять вечно голодному Вениамину.

Кони тоже будто забыли о долгой дороге и, гремя боталами, резво прыгали на спутанных ногах к ручью на водопой.

И Захар метался в траве, уже не боясь заблудиться. Его волновали непривычные запахи. Они были близко-близко. Вот сейчас он набежит на них, наскочит… Из-под самого носа вдруг с шумом выбрызнул — поднялся выводок куропаток и, громко хлопая пестрыми крыльями, полетел к горе. Захар с перепугу взвизгнул, перевернулся через голову и во все лопатки побежал в противоположную сторону, к лагерю.

Коркин рассмеялся, глядя на щенка. После умывания, взбодренный неожиданной новостью, он тоже чувствовал себя свежим и сильным — хоть еще один переход давай.