«Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949

Нам трудно оспаривать утверждение известного социолога, поскольку оно повисло в воздухе, оторвалось от «почвы» и, по сути, является лишь теоретической леммой. Идеологическая повседневность, дискурсивные практики коммунистической массовки эпохи позднего сталинизма явно остались в стороне. Но на фоне этой повседневности дискуссия о языкознании выглядит совершенно иначе. А Сталин, если и подорвал свою особую роль в ходе дискуссии о языкознании, то сделал это только в глазах позднейших интерпретаторов, но отнюдь не своих современников. Например, герои романа Федора Абрамова «Пути-перепутья» реагировали на дискуссию весьма самобытно и, как говорится, по-простому. Но именно их реакции, транспонирующие «высокий стиль» Сталина в «низкие истины» партийной массовки, говорят об идеологической деградации позднего сталинизма, пожалуй, даже больше, чем знаменитый доклад Хрущева. «Подрезов словами не играл, – пишет Абрамов. – И на его вопрос, какие же выводы из трудов товарища Сталина по языку нужно сделать практикам, скажем, им, председателям колхозов, ответил прямо: „Вкалывать“. И добавил самокритично, нисколько не щадя себя: „Ну, а насчет всех этих премудростей с языком я и сам не очень разбираюсь. К Фокину иди“. Фокин же, добросовестный партийный начетчик, тоже ничего не понял, но заявил: „Да, задал задачку Иосиф Виссарионович. Я, по-первости, когда в «Правде» все эти академики в кавычках стали печататься, трухнул маленько. Думаю, все, капут мне – уходить надо. Ни черта не понимаю. А вот когда Иосиф Виссарионович выступил, все ясно стало! Нечего и понимать этих так называемых академиков. Оказывается, вся эта писанина ихняя – лженаука, сплошное затемнение мозгов…“»456

Мы попытаемся рассмотреть дифирамбический проект «Великий Сталин» по-абрамовски, выйдя за рамки «большой идеологии» и пропаганды на уровень идеологической повседневности. Но прежде отметим, что индексирование материалов СВАГ457

довольно четко показало нараставшую динамику числа упоминаний имени вождя в партийных документах оккупационного сообщества на протяжении второй половины 1940-х годов458. То же подтверждает и содержательный анализ документов первичных партийных организаций. В 1945–1946 годах мем «Сталин» использовался в основном в контексте марксистско-ленинской учебы, когда речь шла о книгах, речах, докладах вождя или его приказах. «Товарищ Сталин», конечно, фигурировал в протоколах партсобраний, в отчетных докладах, его цитировали, но не так часто, как можно было предположить. Как только разговор переходил к повседневным проблемам (немецким делам, выборам, займам и т. п.), Сталин исчезал. Выступающие на партсобраниях обходились без этой фигуры речи. Упоминание имени вождя при каждом подходящем и неподходящем случае, видимо, еще не было восстановлено в послевоенном партийном ритуале. Наряду со Сталиным в выступлениях равноправно упоминаются и Ленин, и Молотов, и Вышинский, и советское правительство.

В протоколе партактива СВАГ (август 1946 года), представлявшем собой ни много ни мало 142 страницы машинописного текста или около пяти часов официального словоговорения, нет ничего гипертрофированного, безвкусного в употреблении универсального концепта «Сталин». Подход сугубо прагматический. Только шесть выступающих (из 21) цитировали Сталина, ссылались на его указания либо упоминали, что сами слушали его речи. В основном это представители партийной верхушки, а заодно с ними и штатный лектор Политуправления. Прилагательное «великий» по отношению к вождю употреблялось редко. Никаких эпитетов, вроде «мудрый», «гениальный» и тому подобных чрезмерностей, в выступлениях коммунистов не было. Напротив, что удивительно, начальник Управления пропаганды СВАГ, да и начальники политотделов, выступая на партактиве, умудрились вообще ни разу не упомянуть Сталина459. Судя по партийным документам СВАГ за 1945–1946 годы, в этот период потребность в апелляции к «верховному арбитру» несколько стушевалась или, лучше сказать, страсть к славословию по каким-то причинам оказалась невостребованной. Понадобились определенные усилия, чтобы вернуть нужный, по мнению партийных верхов, градус благоговения.