Мамка-кормилица

— Они это, барыня, они… Наша прислуга… Они оборвали… Бусы сорвали… — стонала Еликанида.

— А ты не упрямься, ты иди… Ты вонъ по дорог даже укусить меня хотла… — жаловался лакей.

— Прежде всего теб надо переодться, — обратилась къ мамк Екатерина Васильевна. — Даша, уведите ее къ себ, перемните на ней сарафанъ, а затмъ ванну ей приготовьте, — отдала она приказаніе горничной. — Ей необходимо вымыться и надть чистое блье, а до тхъ поръ я не подпущу ее къ ребенку. Пожалуйста, Даша. Возьми себ въ помощь судомойку и сдлай все это. А я васъ награжу… Я умю награждать тхъ, кто преданъ нашему дому и исполняетъ наши приказанія.

— Да я, барыня, съ удовольствіемъ, — откликнулась судомойка. — А только не велите ей брыкаться. Она давеча меня кулакомъ въ носъ. Пойдемъ, Еликанида, — сказала она кормилиц.

Та перестала плакать и поднялась.

— Стало быть, барыня, вы меня простили? — уныло спросила она.

— Такіе проступки не прощаются. Но все равно иди. Теперь я удвою надъ тобой надзоръ, и ты ужъ не убжишь. А что я не кричу на тебя, не браню тебя, такъ я не тебя, дуру, жалю, а ребенка. Поняла? За ребенка я скорблю, скорблю душой, что не могу сорвать на теб мое сердце… Разносить тебя — ты будешь ревть, безпокоиться, и вотъ порча молока для Мурочки.

— Спасибо вамъ, барыня, — произнесла слезливо мамка, удаляясь.

— Дура! Она еще благодаритъ! Ведите ее и мойте скоре, Даша! Да вымыть ее зеленымъ мыломъ! Зеленымъ калійнымъ мыломъ. А потомъ обтереть одеколономъ. Пожалуйста.

— Слушаю, барыня…

— А вы, мадемуазель, пока мы будемъ обдать, посидите около Мурочки, — обратилась Екатерина Васильевна къ бонн. — Онъ теперь спитъ, а какъ проснется и заплачетъ — я приготовлю ему немножко муки Нестле. Шурочка, чтобы не мшать вамъ, сядетъ съ нами за столъ. А вамъ мы пришлемъ обдъ сюда. Ахъ, да… Попрыскайте немножко здсь скипидаромъ. Все лучше… Кто знаетъ… съ какими такими земляками она тамъ въ дворницкой бесдовала… Можетъ быть, съ заразными.

Супруги Колояровы вышли изъ дтской и направились въ столовую обдать. Колоярова вела Шурочку.

Колояровъ садился за столъ и говорилъ:

— Нтъ, какова женщина! Я про Еликаниду. По пылкости, по мужчинолюбію — это испанка какая-то, а между тмъ по паспорту она уроженка Валдайскаго узда. Нтъ, тутъ не новгородская кровь, а южная, прямо южная, знойная какая-то. И все узнаемъ новости, новости относительно ея. Теперь ужъ оказывается, что къ ней нашъ швейцаръ сватается.

— Да, да, да… И знаешь, мы не должны ограничиться сейчасъ сдланнымъ, мы должны принять относительно Еликаниды какія-нибудь экстраординарныя мры, — произнесла супруга.

— Ахъ, другъ мой, я все передумалъ и ршилъ, что никакихъ мръ мы принять не можемъ. Она чувствуетъ свое исключительное положеніе, знаетъ, что она необходима намъ для ребенка — и вотъ длаетъ, что хочетъ. Ты думаешь, она не видитъ этого? Все видитъ. Она очень хорошо понимаетъ, отчего мы мягки къ ней относительно, отчего не бранимъ ее. Мы бережемъ ее отъ нападокъ, чтобъ не испортить молоко для Мурочки, и она отлично понимаетъ.

Колояровъ лъ супъ. Екатерина Васильевна продолжала:

— Но все-таки мы должны подумать объ изысканіи мръ для ея обузданія. Вдь то, что она длаетъ — прямо преступно. И мы вотъ что сдлаемъ: для изысканія этихъ мръ мы созовемъ совтъ… Совтъ изъ близкой родни и нашего доктора. Твоя маменька, моя маменька, я, ты, докторъ.

— Маменьки опять поссорятся, — замтилъ супругъ.

— Пускай ссорятся, вдь он все равно ссорятся изъ-за нашихъ дтей, но он все-таки выскажутся… За ними опытъ. И у твоей, и у моей маменьки было по многу дтей. Въ крайнемъ случа мы пригласимъ на совтъ и профессора Ивана Павлыча. А Еликаниду такъ оставить нельзя… Послушай, не послать-ли намъ всю ея одежду, въ которой она была въ дворницкой, въ дезинфекціонную камеру для полнйшаго обеззараженія?

— Я думаю, это напрасно… — отрицательно покачалъ головой супругъ. — Вдь это не доказано-же, что на землякахъ Еликаниды или въ дворницкой была зараза. А съ дворникомъ Трифономъ я завтра-же расправлюсь!

— Да и со швейцаромъ… Швейцара надо припугнуть, — подхватила Екатерина Васильевна.

— Непремнно, — отвчалъ Колояровъ, накладывая себ рыбы.

X

Мамку Еликаниду вымыли, дезинфицировали, переодли во все свжее и только посл опрысканія ея одеколономъ она была допущена къ ребенку. Мурочка жадно набросился на ея грудь и, проголодавшійся, сосалъ съ особымъ причмокиваніемъ. Противъ мамки и ребенка сидли супруги Колояровы и смотрли на этотъ актъ. Колояровъ говорилъ кормилиц:

— И чего это тебя изъ хорошихъ комнатъ, изъ чистаго помщенія, изъ роскошной обстановки понесло вдругъ въ грязную вонючую дворницкую? Понять не могу… И къ чему, къ кому? Къ грязнымъ, закоптлымъ мужикамъ отъ чистыхъ, опрятныхъ людей.

— Ахъ, баринъ миленькій, да вдь кровь… — отвчала Еликанида. — Родня…

— Кровь… Какая тутъ кровь! Дяденька какой-то.

— И братанъ.

— Что это такое братанъ? — спросила Екатерина Васильевна мамку.

— Тетенькинъ сынъ онъ.

— А солдатъ-то? Солдатъ? — задалъ вопросъ баринъ.