Мамка-кормилица

„Сказать ей? Сообщить о земляк? — задавалъ онъ себ вопросъ. — Нтъ, не буду ей пока ничего говорить. Это ее разстроитъ. Но надо принять мры, какія-нибудь мры… Мужикъ былъ въ кухн, при всхъ… Конечно-же тутъ ничего не могло случиться, и Еликанида только волновалась. Но вдь такого рода свиданія могутъ быть и въ другомъ мст, если ужъ у ней есть знакомые земляки. Ахъ, какъ все это нехорошо, нехорошо! Но не буду безпокоить Катю, промолчу на этотъ разъ“.

Онъ тяжело вздохнулъ, пошелъ искать жену и нашелъ ее въ дтской. Она сидла и смотрла, какъ обдала мамка. Мамка ла филе-де-бефъ, приправленный шампиньонами. Онъ остановился. Жена обернулась и сказала:

— Вотъ Еликанида потребовала непремнно калача къ обду, и я балую ее, посылала за калачомъ. А къ калачу велла дать ей малиноваго варенья. Это замнитъ ей булку съ патокой, которой она такъ хотла.

— Я, барыня, ничего не хотла. А шь-шь все одно домашнее, такъ захочется и гостинца изъ лавочки, — отвчала мамка.

— Какой-же это гостинецъ булка съ патокой! — снисходительно замтила Колоярова.

— Сама купила, на свои деньги купила, такъ ужъ и это много значитъ. Сама… Вотъ что лестно. Я, барыня, только что въ серебр-то хожу, да мъ на серебр, а вдь жизнь моя самая каторжная, словно въ тюрьм. Сидишь, сидишь иногда въ заперти, а въ голову теб такъ и лзетъ: „а что не убжать-ли мн?“

— Что ты говоришь, Боже мой, что ты говоришь! — трагически произнесла Екатерина Васильевна. — Вотъ ужъ на тюрьму-то не похоже. Въ твоемъ распоряженіи квартира изъ двнадцати комнатъ, по которымъ ты можешь ходить.

— И все-таки подъ присмотромъ. Со всхъ сторонъ кляузы… Чутъ что скажешь — стны слышатъ. И одна, одна, одна. Вы мн не подруга, мамзель тоже не подруга… Вдь изъ-за этого въ лавочку меня потянуло, чтобъ съ простымъ народомъ повидаться.

— А это-то и не годится. Это было-бы преступно съ твоей стороны. Тебя холятъ, нжатъ, чистятъ, моютъ, а въ лавочк простой народъ изъ подваловъ и съ чердаковъ, гд свили себ гнзда разныя заразныя болзни, и ты можешь занести ихъ Мурочк. А заразится и умретъ Мурочка? Вдь я съ ума сойду.

Еликанида слушала, ла и вдругъ спросила:

— Барыня, нельзя-ли мн какъ-нибудь пирожка съ капустой? Утробой хочется.

Колоярова сдлала гримасу.

— Это грубо, грузно для тебя, развиваетъ газы въ желудк и длаетъ отрыжку, — сказала она. — Но чтобы поразнообразить теб столъ — я вотъ что теб предложу. Это блюдо изъ твоего списка и давно теб не подавалось. Хочешь разварную телячью головку съ черносливомъ?

— Охъ, нтъ, барыня! Увольте. Знаю я, что это такое… Увольте! — замахала руками мамка. — Тогда ужъ лучше простой бикштесъ съ огурцомъ…

— Нельзя теб огурца. Выбирай что-нибудь другое…

— Тогда купите мн валдайскихъ баранокъ. Это наши родимые. Я вдь сама валдайская.

— Выдумала тоже! Гд-же это я буду теб разыскивать валдайскихъ баранокъ!

— А подъ Невскимъ, барыня, въ рынк. Гд продаются кнуты, веревки и валенки, тамъ и валдайскіе баранки есть. Валдайскіе колокольчики продаются тамъ и валдайскіе баранки.

— Простыхъ баранокъ я теб велю купить, — согласилась Колоярова.

— Не то, барыня. Наши лучше. Наши валдайскіе такъ хорошо мужикомъ пахнутъ, — сказала Еликанида и такъ красиво улыбнулась, что слушавшій ее Колояровъ невольно залюбовался ею.

Онъ пришелъ, чтобы сдлать мамк „разносъ“ за попытку ея прокатиться на извозчик по Невскому, но тутъ окончательно спасовалъ передъ ней.

„Вдь какая красота-то! — думалъ онъ, мысленно раздвая и одвая мамку и прикидывая ей другой костюмъ. — Если ее одть въ платье со шлейфомъ, при декольте, слегка напудрить волосы и научить откидывать ногой шлейфъ, какъ откидываютъ его француженки — какая-бы это прелесть была! Хороша! И сложена прекрасно… — мелькнуло у него въ голов. — И какая наивность! Простота. Баранки мужикомъ пахнутъ! — восторгался онъ мамкой. — Мужикомъ пахнутъ… Вдь это значитъ — мужчиной. Это показываетъ на ея страстность“.

Онъ походилъ по дтской, попыхивая дымкомъ сигары, заглянулъ на мирно спавшаго въ кроватк, закутаннаго въ пеленкахъ Мурочку, и мысленно прибавилъ:

„Но эта страстность опасна для ребенка. Она назрла… она готова… Ей стоитъ только прорваться, и тогда ее не удержишь. Надо слдить за этой мамкой, надо, какъ говорится, смотрть въ оба“.

Мамка дола клюквенный кисель и говорила:

— Вотъ кисель я люблю… Киселя я сколько угодно и каждый день готова сть.

Екатерина Васильевна встала и отвчала:

— А между тмъ крахмалъ теб нельзя рекомендовать съ легкимъ сердцемъ. Жиры и крахмалъ надо вводить въ тебя осторожно. Вотъ казеинъ — дло другое. Ты любишь творогъ?

— Обожаю, барыня.

— Ну, вотъ я велю теб завтра дать на сладкое творогъ съ сахаромъ.

Колояровы вышли изъ дтской. Колояровъ былъ все еще подъ обаяніемъ мамки Еликаниды.

„Хороша! Дьявольски хороша, чортъ возьми! — думалъ онъ. — Если-бы она не кормила моего сына“…

Онъ улыбнулся и покрутилъ головой.