Манящая корона

Ах, развратница! А этот-то, этот… Хорош служитель церкви, нечего сказать! Средь бела дня, не стыдясь ни богов, ни людей! А она, дура, еще переполошилась, готова была грудью – тьфу, садовыми инструментами! – защищать его от cерых разбойников… Ну, погоди же, сейчас я тебя так «защищу», мало не покажется…

К обоюдному счастью и священника, и Эйрис, негодование служанки было столь велико, что на нее напал временный паралич, лишив возможности нанести святому отцу оскорбление словом и действием (точнее – черенком мотыги, которым она собралась вразумить грешника и наставить на путь истинный). Поэтому отец Дик, осадив взмыленную, тяжело дышавшую кобылу, беспрепятственно выбрался из повозки и успел, торопливо поклонившись хозяйке, смотревшей на него из окна, крикнуть:

– Эйрис, помоги! Бедняжке совсем плохо!

Хотя служанка все еще была охвачена праведным гневом, испуганный вид и голос священника, а главное – мертвенно-бледное лицо «развратницы», бессильно опрокинувшейся набок, быстро привели ее в чувство. Отбросив ненужную мотыгу, Эйрис заспешила к повозке, передвигаясь со всей скоростью, какую только могли развить ее уставшие, отекшие ноги.

Священник семенил следом, испуганно бормоча:

– Она шла передо мной по дороге, шаталась из стороны в сторону… Я еще, грешным делом, подумал: какой позор, пьяная! И вдруг как упадет! Чудом ее не переехал, еле успел остановить Форри… Вылезаю из повозки, гляжу: нет, не пьяная, хуже! Умирающая!

– Типун вам на язык, святой отец! – сердито прикрикнула служанка. – Боги милостивы, нечего всякие страшные вещи наговаривать! Полежит, оклемается. Ну-ка, берите ее за ноги, а я – под мышки, несем в дом!

Эйрис злилась не столько на отца Дика, сколько на себя: за то, что всего минуту назад так дурно подумала о несчастной, которой оставалось жить всего ничего. Молодая женщина вплотную приблизилась к черте, отделявшей живых от мертвых. Служанке пришлось видеть слишком много умирающих на своем веку, и она не могла ошибиться.

Может, если позвать к ней лекаря… Так ведь ему нужно заплатить, а они бедны, как церковные мыши! Да и пока до него доберешься, пока привезешь…

– О боги, что это такое?! – взвизгнула хозяйка при виде появившейся на пороге процессии: сначала осторожно пятившейся служанки, потом горизонтального тела в измятом грязном чепце и изодранном черном платье и, наконец, смущенного и запыхавшегося святого отца.

– Не что, а кто! – еле выговорила Эйрис. – Несчастная, которой нужна помощь.

– Помощь? Но почему? Как? Откуда? Что все это значит? Не смей отворачиваться, я к тебе обращаюсь! О святые угодники, что ты делаешь?! Эту грязную оборванку – на мою кровать!

– Сейчас я ее раздену и оботру, и она не будет грязной, – с трудом переводя дух, ответила служанка, выпрямляясь и скрипя зубами от боли в пояснице. – Святой отец, принесите воды, не сочтите за труд. Вон ведро в углу, а где колодец, вы знаете.

– Да-да, конечно! – с готовностью кивнул cвященник. – Заодно прихвачу ее вещи, осмотрим их – может, узнаем, кто она такая…

– Что за наглость! – возопила хозяйка. – Как ты смеешь обременять святого отца своими обязанностями, тунеядка?! Если тебе так необходима вода, сама сходи и принеси!

– Но, госпожа Мелона, мне совсем не трудно, уверяю вас! К тому же Эйрис устала… – забормотал отец Дик, пятясь к двери.

– Ей не с чего уставать, разве что от собственного безделья! Вы только представьте: у этой лентяйки не находится времени приготовить хороший обед! Я уже не припомню, когда в последний раз ела мясо или рыбу… Одни овощи! О, если бы мой супруг был жив…

– Конечно… безусловно… – священник, торопливо подхватив ведро, с явным облегчением скрылся за порогом.

Эйрис, мысленно прося богов и всех святых послать ей терпения, стала осторожно расстегивать крючки на платье женщины.

«Боги послали тебе тяжкую ношу, дочь моя, – часто говорил ей отец Дик. – Будь великодушна и терпелива, помни, что твоя госпожа как дитя малое. Потерять двух сыновей – ужасный удар, неудивительно, что ее рассудок помутился. Ухаживай за ней, делай, что в твоих силах, с покорностью и выдержкой, и будет тебе награда в жизни вечной…»

Ох, как же тяжело сохранять эту самую выдержку! Она ведь тоже живой человек, не бесчувственное железо. А награда то ли будет, то ли нет, это еще вилами по воде писано.

Веки умирающей, дрогнув, приоткрылись. Большие карие глаза, медленно оглядевшись, остановились на лице служанки.

– Где… я? – чуть слышно прошелестели слова.

– У друзей. Тебе стало плохо на дороге, ты лишилась чувств. Немудрено, в этакую-то жарищу! – торопливо заговорила Эйрис, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно и беззаботно.

– Да, действительно, очень жарко! Возьми веер и обмахивай меня! – донесся от окна новый приказ хозяйки.

– У… друзей? У меня… нет друзей. Все предали… отвернулись…

– Ты что, не слышишь, негодница? Возьми веер! – повысила голос хозяйка, нахмурившись и сверкая глазами.

«И веера-то ни одного не осталось, все в пожаре сгинуло…» – внезапно с острой нахлынувшей тоской подумала Эйрис.