Манящая корона

Грубо разбуженные, поднятые с постелей, слуги остолбенело таращились на мертвые тела и, крестясь, божились, что ни о чем подобном даже не подозревали, ведь спальня госпожи в другом крыле, да еще и отделена от холла комнатой, которую занимает камеристка! Боги свидетели, они ничего не видели и не слышали, никогда и ни за что не предали бы господина графа, не злоупотребили бы его доверием…

Он молча выслушал их, а потом убил одного за другим. Оледеневшие от ужаса, они даже не пытались сопротивляться.

Будь жив его отец, наверняка снова сказал бы, что это не жестокость, а всего лишь необходимость. Разумная, хоть и неприятная.

Для успокоения совести он устроил им похороны за свой счет и назначил их семьям хорошую пенсию. Вдовы, заливаясь слезами, целовали ему руки и благословляли его имя… Было невероятно тяжело выносить их бестолковый лепет, сочувственно кивая. У этих глупых баб не возникло даже тени подозрения!

Впрочем, у мамаши секретаря, посчитавшей своим долгом рассказать ему во всех подробностях, каким замечательным был ее единственный сыночек, – тоже.

Он только чудом смог сдержать клокочущую ярость, слушая ее всхлипы и глядя на безобразно распухшее от рыданий лицо. По справедливости, у этой жабы надо было отобрать все до последней нитки, оставить без крыши над головой, раздетой и разутой – лишь за то, что родила и вскормила негодяя! А вместо этого и ей пришлось назначить пенсию, чтобы не вызвать удивленных пересудов…

Да, никто ничего не заподозрил. У них с Ральфом с лихвой хватило времени, чтобы сначала разнести трупы мужчин по разным углам дома, затем заняться допросом мерзавки камеристки, а под конец перевернуть все вверх дном, создав весьма правдоподобную видимость разбойничьего налета. Конечно, нашлись люди, недоумевавшие, отчего даме столь высокого ранга прислуживала всего одна женщина, но недоумение – не уверенность и тем более не доказательство.

Свою верхнюю одежду, забрызганную кровью, он оставил в потайном проходе. Серьги, кольца и ожерелья жены хотел бросить там же, но потом все-таки взял с собой, спрятал в секретном ящичке своего стола и иногда, тщательно заперев дверь кабинета, доставал и долго рассматривал, утирая набежавшие слезы и чувствуя острую, мучительную ненависть к их прежней владелице. И не только к ней одной… Да, именно с того дня, когда его богиня обернулась падшей шлюхой, он возненавидел женщин. Возненавидел искренне, всей душой и без разбору.

Слухи о том, что граф избегает женщин, мгновенно расползлись по Кольруду, дав пищу долгим и упорным пересудам. Одни считали, что у несчастного просто помутился разум от горя, другие утверждали, что он таким образом хранит верность покойной жене, борясь с естественными желаниями плоти, а иные, злорадно хихикая, шептались, будто граф теперь находит утешение в крепких и надежных мужских объятиях.

Самое невероятное, что нашлись кретины, всерьез поверившие, будто он и впрямь стал мужеложцем! Более того, посмевшие предложить свои кандидатуры для «утешения»… Что же, отповедь, полученная ими, запомнится надолго.

А естественные желания…. Куда они денутся? И он уже давно не глупый подросток, чтобы заглушать их вульгарным онанизмом… К счастью, в Империи хватает женщин, готовых отдаться даже тому, кто их ненавидит и презирает, лишь бы ненавистник расплачивался звонкой монетой. Этих продажных тварей было много за прошедший год, и все они оставались живыми, не подозревая, что ходили по краю бездны… Самые разные: высокие и низенькие, худые и в теле, брюнетки и шатенки. Но с одинаковой черной повязкой на глазах: он не хотел, чтобы они видели его лицо.

Вот только среди них не было ни одной блондинки, даже крашеной, – незачем лишний раз мучить душу воспоминаниями о ее волосах.

Но перед годовщиной предательства – по-другому он не мог назвать то, что совершила боготворимая женушка, – ему стало ясно: очередная тварь должна умереть. Более того, она должна была походить на жену так, как только возможно: лицом, ростом, фигурой. И непременно – быть натуральной блондинкой, как и предательница. Это стало навязчивой идеей, и он не смог (да и не захотел, если уж говорить откровенно) ее отбросить.

Ральф отправился на поиски жертвы с самыми точными указаниями, а также с приказом не жалеть денег. И все шло как по маслу и завершилось бы так, как он задумал! Если бы не Гумар…

Хольг поморщился, мысленно упрекая себя в неблагодарности. Если бы не Гумар, его сына не было бы в живых! Едва только сотник поправится, он получит награду, о которой заговорит вся Империя. Всем станет ясно, что Хольги умеют ценить верность и преданность. И это будет только справедливо: как он старался, бедняга, спасти мальчика, напрягая последние силы, с такой-то раной! Немудрено, что стал бредить… Обращался к графскому сыну, будто к своему собственному, за что-то просил прощения…

Вода заметно остыла, и Хольг хлопнул в ладоши:

– Ральф, подайте полотенце!