Мания. 3. Масть, или Каторжный гимн

Паутина по углам говорила, что эта комната, конечно же, не жилая. В приоткрытом же шкафу, увидел он, висела полковничья форма и милицейская одежда.

Ада вышла из туалета и медленно направилась в ту часть комнаты, где стоял телевизор, включила его, натянув на голову лопоухие наушники. Шло какое-то кино.

Ким вовсю изображал спящего.

В дверь позвонили.

Ада не ворохнулась, и сперва Евгений Иванович подумал, что она не слышит звонка из-за своих наушников. Потом, когда она порывисто поднялась и направилась к двери, понял, что это не так.

Осторожно отодвинув лепесток, закрывающий глазок, она таким образом выглянула за дверь и тихо отошла от нее, выключив телевизор.

Теперь, опять же не расставаясь с сумочкой, она сходила в ванную и вернулась оттуда с влажным полотенцем.

Вот его-то она и засунула ему в трусы.

Ким заворочался и притворно вскинулся.

Но тут же обвял и, издав длинный, с пристоном, вздох, захрапел.

И тут она открыла свою сумочку.

Стала сполошно рыться в ней, потом – на стол – высыпала все содержимое и перебрала его своими трясущимися длинными пальцами.

«Ну вот и ломка!» – подумал Ким.

А Ада тем временем кинулась к телефону.

На полушепоте произнесла:

– У меня пропал шприц!

И через минуту дверь, открытая ключом снаружи, впустила Захара, Матвея и Бальтазара.

Они все поочередно покопались во всем, что было в ее сумочке, потом немец на чистейшем русском языке сказал:

– Что же ты, подлюка, натворила?

Мосейко – по телефону – набрал какой-то номер.

– Давид! – произнес. – Глянь под столик, за которым мы сидели, нет ли там одной вещицы. Нет, я подожду.

Кубрин нервно, но молча ходил по комнате. Бальтазар, кривя губы, сменял одну гримасу на другую.

– А вдруг он… – кивнул Матвей на Кима.

Но в это время что-то ответили Мосейко, и он, положив трубку, пояснил:

– Ты выронила его в ресторане и раздавила своей поганой туфлей.

– Как же я могла… – пролепетала Ада. Но ее никто не слушал.

– Что будем делать? – спросил Бальтазар.

– Съездить за новой дозой… – начал было Мосейко, но Кубрин его перебил:

– Он на тот час проснется, и – пиши пропало!

– Тогда давай будить, – решительно произнес Бальтазар. – Вы все уходите, но через пятнадцать минут я вас жду.

Он уселся в уголок и закурил сигарету.

Когда все трое выметнулись из комнаты, он включил музыкальный центр и, постепенно прибавляя громкость, вдруг заметил, что лицо Кима вздрогнуло и по нему как бы зашарили мыши. (Вот что значит в юности играть в самодеятельности.)

Присовокупляя к музыке свой свист, Бальтазар подошел к изголовью Кима.

И тот чуть отщелил глаза.

– Ком! Ком! – сказал Бальтазар.

– В самом деле ком! – вскричал, садясь на диване, Евгений Иванович, выуживая из трусов полотенце. – Но как он туда попал?

Бальтазар сказал какую-то длинную немецкую фразу, и Ким притворно заозирался, ожидая, что ему сейчас ее переведут.

– А где все? – спросил он. – Куда делась Ада?

Но тут сошлись два, как он понял, актера. Потому как Бальтазар, или как там его, балдевато глядел ему в лицо, действительно изображая если не глухаря, то уж наверняка недоумка.

Ким довольно бодро поднялся и сходил в туалет.

И только идя оттуда, чуть подкачнулся и, схватив голову обеими руками, произнес:

– Вот был бы ты человеком, похмелил.

Бальтазар продолжал глядеть на него с бесстрастной тупостью.

И тогда Евгений Иванович пощелкал себя по гландам:

– Выпить найди чего-нибудь!

И тут Бальтазар неожиданно закивал, засуетился, подошел к телефону. Говорил долго и нудно. И Ким, махнув на него рукой, стал разгуливать по комнате.

И в это время раздался звонок в дверь.

Пока Бальтазар открывал, Ким выудил из обшлага рубашки еще одну таблетку против опьянения и, разжевав ее во рту, проглотил.

Пришел Мосейко.

– Ну, живы? – спросил он.

– Да почти, – ответил Ким. – Голова только трещит.

– Это дело поправимое, – сказал он и извинился: – Мои апартаменты не показались слишком убогими?

– Да ничего, все нормально, – ответил Евгений Иванович и вдруг перешел на пьяное откровение: – Только знаешь, не помню, как засунул я себе полотенце под яйца. Ты уж им не вытирайся.

– Я ему переведу эту смехотину? – кивнул Захар на Бальтазара.

– Да не нужно, а то обсмеет на всю Германию.

Он помолчал и спросил:

– А чего это он тут со мной оказался?

– Да он тоже был такой, как вы.

И Мосейко показал на разобранную кровать.

– Вон там валялся. – Он тоже принизил голос: – Да еще обблевался. Тьфу!

Он на минуту умолк, а потом сказал:

– А бутылку сейчас Матвей принесет.

И – точно. Через минуту на пороге появился Кубрин.

Выпили без тостов и почти без закуски, потом Мосейко, зажевывая чем-то что-то, потому как не пил, произнес:

– Ну что, Евгений Иванович, давайте подпишем кое-какие бумаги.

Ким остановил работающие челюсти.

– Какие еще бумаги? – спросил.

– Ну насчет поставок горючего, – пояснил Кубрин, – о чем мы вчера говорили. Нам надо две тысячи тонн.

Евгений Иванович сделал вид, что задумался.

– Да вы знаете, – начал он, – я это не привык делать с похмелья. А потом, руки у меня еще не выдрожались. Подпись моя в конечном счете окажется недействительной.

– Но вы же не откажетесь?