Марафон нежеланий

– Розочка, тебе не кажется, что ты слишком влюбленная? Ты сегодня так светишься, что слепишь. Где моя печальная девочка с шипами? – Мы сидели на полу в ванной. Приятная прохлада кафеля возвращала к реальности.

– Просто я рада, что выиграла. И вода – моя стихия. Будет еще какое-то финальное испытание?

– Просто расскажи, что ты чувствуешь. Какие мысли тебя посещали сегодня.

– Мне кажется, что я могу быть счастливой, – поделилась я с Адамом своими утренними мыслями.

– Это самообман! Наш внутренний стержень, основы нашего характера формируются не в детстве. Мы изначально рождаемся такими. Некоторые черты, как бы мы ни старались их оправдать влиянием других людей, – это неизменяемая и не зависящая от кого-либо часть нас.

– Что-то божественное?

– Нет, я не про Бога. Скорее про фатальность, про судьбу. Что мы не могли стать другими, даже если бы жили в семье как из рекламы сока, даже если бы наши родители были невероятно богатыми или невероятно внимательными. Что кто-то приходит в этот мир быть счастливым, независимо от жизненных обстоятельств. А мы – чтобы страдать и творить искусство. Показывать этим счастливым оголенные нервы и всю боль как кино, просто чтобы они знали, что такое существует на свете. Заряжались эмоциями, обсуждали это, а потом возвращались в свою безоблачную жизнь.

– Я боюсь, что я все придумала. Что я могла бы быть счастливой, что на самом деле моя жизнь – счастливая, просто в одной из своих фантазий я придумала чудовище, и мне понравилось примерять его шкуру, пока она не приросла намертво. Люди часто спрашивали меня: «Почему ты грустная?», когда я была всего лишь задумчивой. Может быть, я поверила им, что я грустная. Но мне всегда казалось, что я могла быть счастливой…

– Тогда почему не стала? Почему ты сейчас несчастлива?

– Мне нужна эта боль, чтобы творить.

– Потому что ты создана для этой боли.

– Но я подумала, что, если я когда-нибудь решу оставить писательство, я смогу быть счастливой и безмятежной. Просто я этого не хочу.

– То есть ты веришь, что сможешь заменить меланхоличную Розочку на оптимистку, которая учится любить то, что у нее есть, вместо того чтобы стараться вырваться из топкого окружения посредственности и влюбляться в темные стороны жизни?

– Ты думаешь, это невозможно?

Это звучало так страшно. Я бы хотела думать, что в моей жизни возможен счастливый конец, если я этого сильно захочу.

– Я думаю, что не нужно притворяться, что ты не такая, пытаться выдрать из груди свое сердце и поменять его на чужое. Прими себя.

– А если бы у меня была полная и любящая семья?

– Тогда тебе бы казалось, что они не понимают твоей любви к печали. Что они хотят заземлить твою мечтательность. Твоя грубость была бы защитной реакцией на их излишнюю заботу. И ты по-прежнему бы думала, что тебя хотят ограничить, что ты не такая, как все.

Глава 32. Уолтер Сикерт. «Убийствo в Кэмден-Тауне, или Что нам делать, чтобы расплатиться с арендной платой?»

Следующая неделя напоминала Олимпиаду. Мы рано вставали, много тренировались физически и все время соревновались. Одним утром нам нужно было пробежать пять км, и потом, потные и с трясущимися руками, мы должны были нарисовать что-нибудь, потом снова побегать, потом снова нарисовать.

В тот день я вылетела еще с утра – рисовать с академической точки зрения я так и не научилась, не стесняться своей мазни – да, но вот передавать образами и цветами свои мысли не очень получалось. Обычно на таких занятиях, когда идеи кипят, а тебе нужно их выразить строго красками, я чуть не рыдала от отчаяния, что не могу сейчас сесть и описать все словами.

Рита в этот день почти дошла до финала, но проиграла двум девушкам из той группы – Лизе и Ане. Как мне показалось, проиграла она специально – Рита больше не хотела оставаться с Адамом наедине.

Один из дней был посвящен медленной ходьбе: в течение нескольких часов нам нельзя было останавливаться ни на секунду, но ходить нужно было медленно, растягивая на десятки секунд каждый шаг.

В другой из дней, это было уже в конце недели, мы, наоборот, соревновались в неподвижности. Часами сидели, глядя друг другу в глаза (сначала мы с Ритой хихикали, потом, раздувая щеки, еле сдерживали хохот и чуть не лопались от смеха, но где-то полчаса спустя стало печально.

Очертания лица Риты стали размываться. Я представляла маленькую девочку, веснушчатую, с озорными глазками, но напуганную и грустную. Глаза слезились, и больше всего на свете мне хотелось ее обнять. Потом, после описания своих ощущений в стихах, мы замирали на долгие минуты в разных асанах; потом снова воспевали свои чувства и видения в стихотворной форме; после этого этапа я вылетела.

Мне нравилось описывать то, что я вижу, короткими нерифмующимися строчками, похожими на хокку («Рисунок пальмовой тени на песке, море облизывает пляж, солнце больно кусает плечи»), но в них не было никакого смысла. «Они – безыдейны» – так сказал Адам.