Марафон нежеланий

И тут мне стало так стыдно за то, что я издевалась над ним. Я наблюдала за Ритой – ведь нет ничего сложного, чтобы молча сделать что-то приятное, но мне всегда так тяжело перешагнуть этот порог. Кажется, что после этого я прогнусь, стану податливой, как пластилин, и все будут лепить из меня, что захотят. Проще нагрубить, съязвить, уколоть.

– А тебе не страшно, что вода с приливом затопит пещеру? – спросила я, вместо того чтобы извиниться.

– Тебе тоже сладких снов!

Глава 19. Ремедиос Варо. «Гармония»

Следующей в домик Адама была приглашена Рита. Тогда моя теория, что он приглашает от менее талантливых к более, провалилась. Рита рисовала гораздо лучше Макса и Леры… Может быть, он просто вытаскивает листочек с именем? Или первыми идут те, из которых легче что-то слепить?

Я завидовала, даже Рите. Ненавидеть ее было трудно, скорее, я ненавидела себя за то, что пыталась оправдать ее приглашение раньше меня ее же недостатками. Так и не заснув (на этой неделе ночи были особенно душными), я вышла на улицу и, конечно же, столкнулась с Антоном.

– Злишься, что сейчас не ты там?

– А ты? Не злишься?

– Я? – он неподдельно удивился. – Я туда и не стремлюсь.

– Ага.

Мы замолчали. Он, как будто бы это стало нашей традицией, присел на ступеньки у порога моего домика.

– Как думаешь, есть какая-то система?

– Хочешь оправдать себя? «Почему не я, почему не я…»

– Нет. Да… Наверное, да, если честно.

– Есть одна догадка, но я не буду ее тебе рассказывать. Ты с ней не согласишься.

– Ну скажи.

– Нет.

– Зачем тогда упоминал? Чтобы я бегала за тобой и упрашивала рассказать?

– Хотел послушать твои догадки.

– У меня их нет.

Он расчесывал комариный укус на щиколотке, и я увидела новую царапину на внешней стороне ладони.

– Тебе нравится себя истязать? – Я провела пальцем по его ладони.

Антон отдернул руку, удивленно потер царапину, как будто только что ее увидел, послюнявил палец, протер кровь и провел по ней внутренней стороной футболки. Механически, заученно.

– Почему тебя так затронули слова Лёвы? Ты поверил, что он может убить кого-то?

– А ты нет?

– Ну, может быть, на секунду поверила.

– А я чуть дольше секунды.

– И?

– Что «и»?

– Почему наши диалоги похожи на блицопросы?

– Почему?

– Перестань! Ты можешь хоть раз дать развернутый ответ?

– Потому что я уже слышал подобную фразу, и это была не шутка.

– Но ты не расскажешь.

– Не расскажу.

Рита вернулась почти сразу после того, как мы разошлись с Антоном. Задумчивая, печальная, она села на пол и стала перебирать свои рисунки. Особенно грустно пролистала блокнот с карандашными набросками. Рассеянно провела пальцами по выпуклым звездам на холсте с написанной маслом тропической ночью. Она рисовала эту картину первые три недели по ночам – призналась, что с маслом ей тяжелее всего работать, поэтому она взялась за него. Именно тогда она засиживалась дольше всех, вновь и вновь перерисовывая ночное небо с пухлыми звездами и луной, похожей на круассан. Она хотела добавить на звездное небо женский профиль, но он никак не вписывался органично, по ее мнению. В итоге она забросила эту картину и вернулась к акварели, карандашу и пастели.

Я хотела притвориться спящей, но не выдержала:

– Все нормально?

– Ой, я тебя разбудила?

– Нет, я не спала. Ждала тебя.

– Ой, извини…

– Как все прошло? Что-то случилось?

– Не знаю… Наверное, так это и проходит. Просто… Может быть, все это не для меня.

– Это Адам тебе сказал?

– Нет, просто мы с ним… Мы немного поспорили. И похоже, мне остается или уехать, или уничтожить вот это все.

– Все твои рисунки?

Она виновато кивнула и взяла в руки акварельный закат: полупрозрачная розоватая дымка, темные бугорки островов, море множества оттенков нежности.

– Но что случилось? О чем вы поспорили? Он приставал к тебе?

– Нет. Мы много разговаривали. Об искусстве, о нашем отношении к нему, о любимых художниках, о вдохновении. Потом про детство, маму… Он сказал, что не видит за моими картинами меня, не видит образов – только двухмерные рисунки. Все творчество без подвала. Некуда провалиться. Он сказал, что мне нужно возвращаться в детство и брать топливо оттуда. А я ответила, что для меня творчество – не терапия и не копание в своих страхах. Что для меня оно – это возможность рассказывать придуманные истории, никак не связанные со мной, которые бы радовали людей, ну или хотя бы меня. Что иногда это просто желание запечатлеть приятный момент, как здесь. – Она снова взяла в руки акварельный рисунок заката. – Мы долго спорили об этом. Он просил меня нарисовать что-то, навевающее образы моего детства. Но я не хотела, да и у меня не получилось бы искренне. Вышло бы что-то надуманное, слишком драматичное. Вот. Он меня отправил обратно, сказал, чтобы я подумала до вечера – если я хочу остаться здесь, я должна сжечь все, что нарисовала, и принять его идею.

– Давай спрячем часть работ? Ты ведь можешь согласиться с ним на время?

– Не знаю… Нет. Это будет нечестно.

– И что? Ты уедешь?

– Не знаю… Я подумаю.

Больше никому Рита не рассказала о прошедшей ночи.