Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы)

В ходе массовых депортаций наиболее социально уязвимыми оказались иждивенцы, в частности дети и старики, а также инвалиды всех возрастов. При проведении зимней высылки 1930 г. сначала отсутствовали какие-либо документы, регулировавшие высылку детей всех возрастов. На начальном этапе акции в статистических сводках о ходе депортации определялся возрастной ценз – 18 лет – для отделения детей от группы взрослых. При высылке 1931 г. таким рубежом считались 16 лет, с этой отметки начинался и отсчет трудоспособного возраста. Кроме того, при учете выделялись категории детей (до 12 лет) и подростков (от 12 до 16 лет)[1224].

Фактор внезапности как один из элементов карательной антикрестьянской операции не позволял высылаемым деревенским жителям устраивать иждивенцев у родственников. Все происходило стихийно, «самотеком»; бродяжничество становилось заметным явлением. 22 февраля 1930 г. председатель СНК РСФСР С. И. Сырцов разослал местным органам власти директиву, в которой «во избежание добавочных эксцессов бродяжничества» требовал сообщить о «проводимых и намечаемых мерах [в] отношении детей кулаков[,] попавших в положение беспризорности»[1225]. 27 февраля 1930 г. зам. председателя СНК Д. З. Лебедь запрашивал о том, практикуются ли такие меры, как их патронирование, усыновление, передача на иждивение в колхозы и т. д.[1226]

Высокая детская заболеваемость и смертность при перевозке и расселении в зимних и суровых климатических условиях необжитых северных регионов (Северный край, Урал, Сибирь) вынудили репрессивные органы обратиться к партийно-государственному руководству за разрешением возвращать детей из мест поселения. 20 апреля 1930 г. за подписью Ягоды вышла директива, разрешавшая отправку на родину детей в возрасте до 14 лет. Однако днем позже поступила новая директива, в которой возрастной критерий для вывоза детей был снижен до десяти лет[1227]. Причина проявления подобного, по словам В.П. Данилова, «проблеска человечности, продержавшегося недолго»

[1228], напрямую связана с личными впечатлениями побывавшего весной 1930 г. в Северном крае в качестве представителя комиссии ЦК наркома внутренних дел РСФСР В.Н. Толмачева. В «личном» письме от 16 апреля 1930 г. на имя заместителя председателя СНК РСФСР Д.З. Лебедя он со ссылкой на данные местных органов приводил следующие цифры: «Общий процент заболеваемости среди детей – 85. Смертность среди детей к общему числу детей – 7–8 %. Смертность среди детей к числу болевших детей – от 25 % (по Арх[ангельскому] округу), до 45 % (по г. Арх[ангельс]ку). Причем болеют и мрут младшие возраста… Все это говорит за то, что через две-три недели мы будем очевидцами еще более обостренных явлений, если не предпринять каких-то решительных мер»[1229]

.

Сложнее и драматичнее было восприятие крестьянской трагедии теми, кто сталкивался с нею ежедневно. Вот отрывок из доклада в Омский окрздравотдел 31 мая 1930 г. одного из медиков, работавшего во вновь созданной в глубине Васюганских болот Кулайской комендатуре: «…страдают все возрасты, дети и взрослые, дети опухают и помирают от недоедания. 75 % населения имеют вид тела истощенного, землистого цвета. <…> Видя на глазах такую мучительную картину – голода и голодной смерти, я в особенности прошу дать ответа, какие приняты меры… В медикаментах недостатка не ощущается, но применение всей лечебной цели совершенно безрезультатно при отсутствии питания. А посему, считая недостатком со стороны медицины и нашей политики мучение детей полуголодной смертью, и на все вышеизложенное [прошу] дать те или иные указания»[1230]. Указания же, да и то противоречивые, поступали прежде всего от карательных органов.