Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Отвечая 28 октября 1938 года на высказывания Маклакова, Алданов писал:

Катастрофа европейской культуры почти одинаково касается всех нас, людей либерального, в широком смысле, образа мыслей, независимо от оттенков. Помните, Нехлюдов, кажется, удивлялся, что его называют либералом за то, что он высказывает, казалось бы, элементарные и для всех обязательные истины. Именно эти азбучные истины и переживают катастрофу, а с ними все их защитники, какова бы ни была разница между ними во всем остальном. Вы склонны говорить преимущественно об ответственности. Если так, то разница между Вашим поколением и моим весьма незначительна, – она лишь в том, что Вы и люди Вашего поколения занимали гораздо более видное место. Но, по-моему, ответственность наша отходит теперь на второй, если не на десятый план: все нынешние несчастья имеют основной причиной войну 1914 года, а в ней ни «Вы», ни «мы» никак не виноваты [МАКЛАКОВ. С. 25–27].

После войны взгляды Маклакова не претерпели существенных изменений. Полагая, что смягчение непримиримого антисоветизма может пойти на пользу измученной русской диаспоре, он из «тактических соображений» примкнул к оппортунистическому крылу парижской эмиграции и прибыл на прием в посольстве СССР.

Прием в советском посольстве прошел в приподнятой и дружелюбной атмосфере. Поднимались тосты «за маршала Сталина», – что особо возмутило Алданова, и его друзей-политиков в США, «победоносную Красную армию», «Великий Советский народ»… Однако и в парижской эмигрантской среде, и за океаном вопросы «Что делать?» и «Как в нынешних условиях бытия позиционировать себя по отношению к Москве?» отнюдь не стали ясней, а напротив, с этого момента дискуссия по ним разгорелись с новым жаром. Она сопровождалась ссорами, громкими скандалами и взаимными обвинениями, затронувшими и общественно-политические, и литературные круги эмиграции. Даже аполитичный, всегда дистанцирующийся от эмигрантских «разборок» Владимир Набоков-Сирин не удержался, сочинил и отправил В. М. Зензинову текст, который тот не без оснований назвал стихотворением в прозе.

<…>

Остается набросать квалификацию эмиграции.

Я различаю пять главных разрядов.

Люди обывательского толка, которые невзлюбили большевиков за то, что те у них отобрали землицу, денежки, двенадцать ильфпетровских стульев.

Люди, мечтающие о погромах и румяном царе. Эти обретаются теперь с советами, считаю, что чуют в советском союзе Советский союз русского народа.

Дураки.

Люди, которые попали за границу по инерции, пошляки и карьеристы, которые преследуют только свою выгоду и служат с легким сердцем любым господам.

Люди порядочные и свободолюбивые, старая гвардия русской интеллигенции, которая непоколебимо презирает насилие над словом, над мыслью, над правдой [БУДНИЦКИЙ (II). С. 244–255].

В первую послевоенную трехлетку «обновленческие» настроения в русском Зарубежье преобладали. Фашизм стал главным «стандартом беззакония» в мире, а статус коммунизма был по умолчанию понижен до уровня «терпимо». «Люди порядочные и свободолюбивые» из числа «обновленцев» тешили себя надеждами. Советская родина подпитывала их зазывными жестами и пропагандистскими акциями.