Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

21 июня 1946 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР от 14 июня 1946 г. «О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи, а также лиц утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции», а 28 июля 1946 года в православном храме Парижа митрополит Евлогий отслужил молебен и произнес проповедь, в которой возгласил: «Это день соединения нашего с великим русским народом!» Он же, что символично, первым из эмигрантов получил молоткастый,

серпастый паспорт из рук советского посла А. Богомолова. Не менее символично, что вскоре после обретения советского гражданства владыка Евлогий скончался (8 августа 1946 года). Распоряжение же преставившегося владыки служить благодарственные молебны Советам в храмах епархии, было воспринято основной частью прихожан и клира резко отрицательно и в большинстве приходов игнорировалось.

Однако отказ значительной части эмигрантов от традиционного антикоммунизма вызывал резкое недовольство и противодействие со стороны «непримиримых» скептиков-консерваторов, в общем и целом людей не менее «порядочных и свободолюбивых». «Непримиримые» готовы были понять (бытовые мотивы) и простить сотрудничество многих несгибаемых антибольшевиков с немцами. По этому поводу Марк Алданов писал М.В. Вишняку 19 января 1947 года:

Если Вы <едете в Париж>с намерением «не подавать руки», то имейте в виду заранее, что в русской колонии (говорю преимущественно о пишущих людях и примыкающих к ним) Вы сможете «подавать руку» человекам двадцати. Так много здесь людей, сочувствовавших прежде немцам, и так много сочувствующих теперь большевикам. Иногда это одни и те же люди.

Может быть, я немного сгущаю краски: не двадцати, а ста, – я не считал. Но моральная атмосфера русской колонии в Париже тяжела. Думаю, что над прошлым скоро поставят крест, так как другого выхода и нет. Так сделали и французы. Что до настоящего, то от него можно жить в стороне. Так, напр<имер>, <Дон> Аминадо вообще никого не видит. Когда <его жена> Надежда Михайловна ему говорит: «Ты знаешь, я сегодня встретила…, он прерывает ее, не дослушав: «Ты никого не встретила!» Это уже крайность. Однако заниматься здесь общественной работой мне было бы крайне тяжело [БУДНИЦКИЙ (IV). С. 161].

В обстановке, когда часть «победителей» повсюду выискивала «коллаборантов», другая «большевизантов», личная неприязнь, сплетни и оговоры превалировали над реальными фактами и доводами рассудка. Как отмечал в письме к Алданову от 21 сентября 1945 года Георгий Адамович:

…сейчас есть люди больные, которые выдают за реальность свои галлюцинации389.

В литературной среде со стороны «обновленцев» остракизму подвергались многие люди, в поведении которых, кроме их правоконсервативных убеждений или же необходимости ради куска хлеба работать в немецких общественных учреждениях, не было никакого «состава преступления». Здесь, скорее, речь шла о «репутации» и те, кто не попадал под пяту Закона, становились просто «нерукопожатными» персонами в личностных отношениях и «нон грата» для общественных организаций, помогающих русским эмигрантам. Очень часто такие люди попадали под удар, потому что, не считая себя в чем-либо виноватыми, не прятались и не избегали общественных контактов, как, например супруги Н. Берберова – Н. Макеев и Г. Иванов – И. Одоевцева, в то время как действительные прислужники нацистов, коих в русской среде было немало390, хоронились и заметали следы. «Перекрашиваться» и укрываться многим действительным преступникам помогали западные спецслужбы, вербовавшие из их среды опытные кадры для борьбы с коммунистической экспансией. Что же касается эмигрантов «с именем», то из их среды плотно сотрудничал с нацистами только философ и православный богослов Борис Вышеславцев, который по этой причине, опасаясь французского правосудия, бежал в Швейцарию.