Марксизм как стиль

Нынешняя Россия собравшимися на выставке, конечно, упоминается через запятую с ЮАР времен апартеида или с франкистской Испанией. Патерналистская бюрократия полупериферийных зон с их авторитарным госкапитализмом никому здесь не кажется чем-то особенным. Лондонские журналисты самых массовых газет очень любят, оказывается, цитировать Жириновского. Он идеально «расшифровывает» для рядового британца всё то, что делает Путин.

– А вот Лимонов, Прилепин, почему они так быстро перешли на сторону власти? – проявляет осведомленность в наших делах девушка из «Гардиан». У неё есть автограф Прилепина, полученный в магазине «Ватерстоунз». Захар кажется ей внешне похожим на Чайна Мьевиля.

– К ним не может быть никаких моральных претензий – вступаюсь я за нашу литературу – они всегда хотели именно этого, русской Империи и раздвижения границ, и вот, наконец, власть к ним прислушалась. Но как мечтательные люди с размахом они, конечно же, хотят гораздо большего. И мы живем теперь в мире их мечты.

Журналистка послушно засмеялась. Я не стал.

«Обыватель, недовольный мягкостью власти… Революционная эмоция, принявшая реакционную форму» – зануда из книжного магазина, я оставил при себе все подходящие цитаты Вильгельма Райха. Приберегу их для вечернего выступления в лавке анархистов.

Ещё «Гардиан» интересовало, стоит ли за «раздвижением границ» религиозный мотив? Тут считают, что пока нет религиозного мотива, всё излечимо. Я ничего не смог вспомнить, кроме Адама Кадмона из Каббалы, собирать которого можно бесконечно, как и «русское тело». Вездесущее «русское тело» больше, чем сам наш материальный мир. Ещё это похоже на «символическое восстановление своей телесной цельности» в психоанализе, которое в принципе не может быть закончено.

После всех тамошних дел и встреч, я вышел из музея и остановился на крыльце. На противоположной стороне улицы надрывался валторнист в смокинге и котелке. Он играл неизвестный мне быстрый марш. Но дело было не в этом. А в том, что при каждом его медном выдохе из широкого горла валторны вырывался язык реального пламени. Там внутри музыкального инструмента что-то весело горело вместе с маршевой музыкой. Думаю, этот трюк увеличивал заработок уличного музыканта в разы.

Я жил тут и никому не нужным панком в сквотах и дорогим гостем в престижных отелях. А в этот раз взял с собой двенадцатилетнюю дочь, чтобы серьезно спросить её, хочет ли она жить в этом городе? Подземный бункер Черчилля, где работали министры во время бомбежек и можно постучать на правительственной машинке. Тысячи поминальных маков в тауэрском рву. Хорошая обстановка, чтобы поговорить с ребенком о возможной большой войне и мировой политике.

В её возрасте я точно знал, кто наши враги. Раньше татаро-монголы, потом французы и немцы, а теперь Америка. Я думал так, пока не разобрался, откуда берется и кому служит «национальное». Это было как обнаружить вдруг, что у бронзового матроса с «Площади революции» пистолет вставной, из другого металла и потому он не желтеет от ритуальных прикосновений граждан. Это как узнать, что «крабовые палочки» делают не из крабов. Как выяснить, что электроны это не маленькие отдельные шарики, а дрожание одной струны.

С осознания того, что любая «очевидная природа» это и есть господствующая идеология, начинается политическая самостоятельность.

Шестиклассница знает гораздо больше и о Черчилле и о Че, чем знал я в её годы. И потому у неё нет столь простого ответа на вопрос о врагах.

Ей гораздо интереснее, почему все главные музеи тут бесплатные? Чувства экономической границы между улицей и искусством нет. Это сделал мэр Ливингстон. Сначала его чуть не выгнали из лейбористской партии за троцкистский уклон, но с такой репутацией он немедленно выиграл первые прямые выборы мэра в истории города и выгонять передумали. Кроме музеев, пытался остановить приватизацию метро и снести несколько памятников «завоевателям Индии». Этого консервативная буржуазия не допустила. Тогда он ввёл «ойстер карт», позволившую экономить в приватизированном метро. Справился с пробками, ущемив интересы частных автовладельцев. Подшучивал над королевой и дружил с Уго Чавесом, к которому и отбыл, оставив мэрское кресло, чтобы работать в Венесуэле советником. При Ливингстоне его любимые Pet Shop Boys раздавали «Коммунистический манифест» всем, пришедшим на Трафальгарскую площадь послушать их саундтрек к «Броненосцу Потемкину», идущему тут же на огромных экранах. И вообще он устроил в Лондоне повсеместный культ современного искусства.

«Озадачь кота!» – собственный термин в честь её любимого скетча «Монти Пайтон». Алёна называет так комнаты видеоарта в Тейт Модерн и с теми же словами отказывается идти на перформанс Марины Абрамович. Пока ей больше нравятся музеи с прерафаэлитами и Тёрнером.