Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Рост аппарата отдельных партий был также благоприятной почвой, для того чтобы усилить момент централизации. Как показала дискуссия на первом заседании комиссии Исполкома Коминтерна по большевизации 6 февраля 1925 года, осуществление проекта вначале встретило сильное сопротивление. Все ораторы весьма робко касались концепции «профессионального революционера». Бела Кун предложил вообще не пользоваться этим термином, Гейнц Нейман и Отто Куусинен пытались попросту лишить его содержания, ставя знак равенства между профессиональным революционером и членом партии, ведущим повседневную работу. В заключительной речи Зиновьев счел необходимым заявить, что считает «мещанством страх перед словами „профессиональный революционер“»; тем не менее он, как и другие ораторы, предостерег от механического применения ленинских идей, содержащихся в работе «Что делать?»[1226]

. В тезисах о большевизации, одобренных V расширенным пленумом Исполкома, речь шла не о профессиональных революционерах, а о коммунистических «функционерах», находящихся всегда в распоряжении партии, которых она может послать куда угодно, если «этого требуют интересы дела», и об аппарате партии. Отмечалось также, что в отдельных партиях аппарат чрезмерно раздут, тогда как другие им не располагают[1227]

. На деле победила тенденция к укреплению аппарата.

Постепенно в 20-е годы в сложной и противоречивой обстановке утвердился метод разрешения внутренних политических споров путем исключений. Как бы то ни было, заметим, что этот процесс начался до выдвижения лозунга большевизации, и его нельзя свести лишь к вмешательству из Москвы или к подражанию русской модели. Все коммунистические партии появились в результате раскола существовавших ранее социал-демократических партий, и с самого начала часть руководителей считала, что раскол произошел «недостаточно влево», и требовала «чисток». Случалось, что эти руководители оказывались в меньшинстве, и тогда ссылались па авторитет Коминтерна. Во Франции Исполком Интернационала поддержал и провел постановление об исключении Верфёя и других против воли выступавшего за них большинства партии. Примерно до середины 20-х годов предложения об исключениях поступали обычно от отдельных секций. Уже в 1919 году спартаковский Центральный Комитет под руководством Пауля Леви разрешил спор с левым крылом посредством раскола; два года спустя был исключен Леви (оба раза Ленин был против). Исключение из партии Суварина было предложено Трэном и его сторонниками, которые затем исключили также Росмера и Монатта; Исполком же Коминтерна был против. Руководство партии во главе со Шмералем в Чехословакии в 1922 году исключило ультралевую группу Йилека, но Коминтерн не одобрил его действий. Точно так же в 1926 году он отверг просьбу об исключении, направленную Центральным Комитетом КПГ в отношении Брандлера, Тальгеймера и Радека. Только когда столкновения блоков во главе со Сталиным и Бухариным, с одной стороны, и Троцким, Зиновьевым и Каменевым – с другой, достигли апогея, исключения из партии утвердились как норма партийной жизни. Именно в ходе этого процесса деградировал внутрипартийный режим; идейные дискуссии стали занимать все меньше места, стала невозможной критика снизу принятой линии, гегемония русской партии выродилась в диктаторский нажим. Интернационал гордился собственной монолитностью, но это был лишь фасад. Именно позитивные моменты демократии и исчезли: открытая дискуссия, критика, неформальные выборы. На самом деле фракционная и личная борьба переместилась за кулисы[1228]

.

Одной из целей, выдвигавшихся большевизацией, была подготовка новых рабочих-руководителей.

«Мы должны выковать новых вождей из самих масс, – утверждал Зиновьев. – Никто не может вести международный рабочий класс к победе, кроме самого рабочего класса. И это могут сделать только избранные из фабрично-заводских рабочих, которые должны быть попросту вовлечены в руководящую деятельность со всеми их дефектами, иногда даже с их предрассудками… Мы требуем, чтобы во главе всех коммунистических партий стояло как можно больше настоящих рабочих»[1229].