Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск второй

«Соответственно меньшей экономической однородности общества государственно-юридические формы, которые образуют здесь наслоения сословий, привилегий и т.д., выполняют совершенно иную функцию, чем при капитализме, причем как объективно, так и субъективно. При капитализме эти формы лишь фиксируют взаимосвязи, функционирующие в собственно экономической сфере, так что юридические формы… зачастую могут учитывать изменения экономических структур, сами не изменяясь ни с формальной точки зрения, ни в том, что касается содержания. В докапиталистических же обществах, напротив, юридические формы должны конститутивно вмешиваться во взаимосвязи экономики. Здесь нет чисто экономических категорий… выступающих в юридических формах. Но экономические и юридические категории конкретно,

своим содержанием, неразрывно переплетены друг с другом

»[406].

Во-вторых, здесь нет автономизации экономической системы, подобно тому как это происходит в буржуазном обществе. Естественно, и эти общества занимаются производством, но экономика в них не представляет собой самостоятельной системы, ставящей себе самой цели в собственном самодвижении. В-третьих, государство в этих обществах не выступает в качестве элемента, опосредующего экономическое господство над обществом: оно и есть непосредственно это господство. Наконец, разделение на общественные классы не может полностью проявиться во всей своей экономической подлинности, но предстает смешанным, с разделением на сословия, касты и т.п. Сословное, или кастовое, сознание ориентировано на целое, отличное от экономического единства общества: оно обращено к предыдущей социальной ситуации, в которой в свое время были установлены прерогативы и отличия сословий и каст. Они поэтому скрывают классовое сознание и мешают ему утвердиться. Поэтому в докапиталистических обществах классы необходимо выводить теоретически, между тем как при капитализме они образуют непосредственную действительность.

В то время как вульгарный марксизм рассматривает категории исторического материализма как вечные и истинные для всех общественных систем, Лукач придерживается того мнения, что полная применимость «классического» исторического материализма ограниченна не только для прошлого, но и для будущего. Социалистическая революция означает конец овеществления, отменяет «господство овеществленных отношений, порабощающих людей», а следовательно, «господство экономики над обществом»[407]

. Вследствие этого проблемы метода возникают и в ходе применения исторического материализма к обществу, родившемуся из социалистической революции: в первую очередь из-за нового соотношения экономики и насилия (государственной власти), предполагаемого преодоления овеществления и т.д.

Имеется определенная взаимосвязь между этими указаниями Лукача и идеями Розы Люксембург, Бухарина и Богданова о «конце политэкономии»[408]. Лукач не исключал применения исторического материализма к докапиталистическим или посткапиталистическим обществам, но полагал, что его невозможно применять таким, каков он есть: с выходом исторического материализма за социальные пределы его «классического» приложения необходимы изменения; в анализе некапиталистических общественных укладов нужно исходить из тех структурно иных категорий, которые специфически присущи данным укладам.

Идея окончания господства экономики и преодоления овеществления на первый взгляд кажется чисто хилиастической, особенно в сопоставлении с действительностью так называемого реального социализма: в этих обществах, как известно, овеществление не только не устранено, но и возникли его новые формы, неизвестные в капиталистическом обществе. Тем не менее сторонник идей Лукача мог бы заявить, что за ее кажущейся утопичностью кроется в действительности реалистическая критика в том смысле, что общества «реального социализма» не соответствуют Марксову критерию социализма и коммунизма; существование в них овеществления и господства экономики доказывает лишь то, что их развитие в направлении коммунизма застопорилось.