Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск второй

«Послевоенное десятилетие, – утверждал Социалистический интернационал в 1928 году, – характеризуется массовым становлением все более могущественных монополистических организаций. На место индивидуалистического капитализма свободной конкуренции во все большем числе отраслей производства приходит организованный капитализм».

Да, впрочем, и теоретик III Интернационала Бухарин со своей стороны выражается аналогичным образом:

«Финансовый капитал… преодолел анархию производства в крупных капиталистических странах. Монополистические предпринимательские организации, картелизированные предприятия и проникновение банковского капитала в промышленность создали новый тип производственных отношений, превращая беспорядочную систему торгового капитализма в финансовую капиталистическую организацию»[506].

В этих положениях (здесь мы ограничились их кратким упоминанием и вернемся к ним ниже) проблема иррациональности процессов рыночного обмена (или «проблема иррациональной анархии», которая «заменена проблемой рациональной организации»)[507]

намеренно акцентирована с целью подчеркнуть различия между отдельными фазами развития. Ведь если следовать установленному Марксом разграничению между планированием производства и анархией рынка, то формальные возможности для калькуляции, которые, по Максу Веберу, связаны с материальным условием «борьбы на рынке между самостоятельными (по крайней мере относительно) хозяйственными единицами»[508], возрастают именно тогда, когда число «самостоятельных предприятий» сокращается в результате процесса организации.

«Правило, действующее при разделении труда внутри мастерской a priori [заранее] и планомерно, – пишет Маркс в „Капитале“, – при разделении труда внутри общества действует лишь a posteriori [задним числом] как внутренняя, слепая естественная необходимость, преодолевающая беспорядочный произвол товаропроизводителей и воспринимаемая только в виде барометрических колебаний рыночных цен»[509]

.

И даже если мнения насчет регулируемости и калькулируемости капиталистической экономики оказываются крайне противоречивыми, все же авторы, подчеркивающие момент организации как фактор, структурирующий рынок, разделяют с Максом Вебером идею о возможности формальной рациональности хозяйственной жизни. Разумеется, этого нельзя сказать о тех, кто понимает подразделение капиталистического развития как путь, ведущий к монополии и через монополию охватывающий всю социальную систему. Монополизация понимается ими как момент, ведущий к «гигантскому прогрессу обобществления производства»[510], при котором, впрочем, «организация» не устраняет и не смягчает основных противоречий капитализма, а, наоборот, усиливает и обостряет их до крайности. В этом смысле прав Джоэлсон, когда он пишет: «Ленин никогда не противопоставлял монополистический капитализм домонополистическому периоду, словно вступление в монополистическую эпоху лишает капитализм его типичных и определяющих черт»[511]

. Иными словами, империализм – как назван капитализм монополистической фазы – есть такое продолжение капитализма, при котором его суть не изменяется, но имеет место преобразование его формы и отчасти даже его содержания[512]. По Ленину, подобная интерпретация монополистической стадии капитализма как периода упадка, необходимо завершающегося общим кризисом, подтверждается паразитизмом и загниванием капитализма, ибо именно монополия неизбежно порождает «стремление к застою и загниванию»[513].

«Из всего сказанного выше об экономической сущности империализма вытекает, что его приходится характеризовать, как переходный или, вернее, умирающий капитализм»[514].