Марлен Дитрих

А столица Франции снова опутала меня своими чарами. Я ходила обедать под проливным дождем и посещала спектакли в театрах с романистом Эрихом Марией Ремарком, книга которого «На Западном фронте без перемен», вышедшая в 1929 году, и ее экранизация имели большой успех, но теперь были запрещены нацистами, как и сам автор. Я познакомилась с Ремарком на борту, пересекая океан, и меня тронул его фаталистический взгляд на пламенный курс Германии. Суровый и совершенно больной писатель с трудом завершал свой новый роман и напоминал мне, что мы оба немцы, отправленные Гитлером в изгнание и одновременно заключенные в тюрьму, безземельные дети, вынужденные скитаться по миру.

Мы с Ремарком стали любовниками, хотя, по правде говоря, слишком любвеобильным он не был. Во время Великой войны Ремарк получил несколько ранений и теперь считал, что от этого стал импотентом. Он им не был, не совсем, но имел склонность к фатализму, и его нужно было улещивать как в постели, так и вне ее. Мне было на руку, что меня видят с ним в городе – рожденная в Германии кинозвезда и прославленный немецкий писатель в изгнании. Я решила, что внимание прессы не повредит, к тому же мне все равно больше нечем было заняться.

Однажды вечером, побеседовав с Ремарком о его работе, я вернулась в свой роскошный номер в «Рице», где мне выписывали счета, которые я не могла оплатить, и застала ожидающего меня Руди. Пока я отряхивала с одежды на ковер дождевые капли, он сказал:

– Опять газетные заголовки. Ты и Ремарк – вы ходите парадом по Парижу. Зачем? Зачем ты сюда приехала?

– Я приехала, – ответила я, снимая плащ, – потому что хочу забрать Хайдеде в Америку. А мой парад, как ты это называешь, нацелен на рекламу. Контракт со мной расторгнут. Может быть, если я покажу, что пресса продолжает интересоваться мной, кто-нибудь даст мне работу. Кроме того, – продолжила я, подавляя смущение, вызванное тем, что мне приходится оправдываться, – я думала, мы оставили все это в прошлом. Мы по-прежнему женаты. Чего еще ты хочешь?

– Прекрати! Перестань мне врать. Ты явилась сюда, потому что в этот конкретный момент тебе больше некуда пойти.

Он говорил без злости, но его слова обжигали. Закурив, я подошла к окну и раздраженно затянулась, глядя на залитую дождем Вандомскую площадь.

– Тебе обязательно унижать меня? – спросила я.

– Я тебя не унижаю. Но я имею право рассчитывать на большее. Ты готовила и убирала для других. Все это знают: кинобогиня подавала гуляш своим любовникам. Почему бы теперь тебе не делать этого для меня? Доказывать больше нечего. Если Голливуд не хочет тебя, то я хочу. Оставайся и живи со мной, как подобает женатым людям.

– А как насчет Тами? – фыркнула я. – Ты спросил ее, что она думает по поводу моего возвращения в твой дом?

– Ты моя жена. Она всегда это понимала.

Я не поднимала на него глаз. Разве я могла посмотреть ему в лицо и признаться в том, чего он сам до сих пор не понял? Я любила его больше, чем он думал, но находила утомительным, предсказуемым. Руди был хорошим человеком, который старался как мог сделать все, что в его силах, и, наверное, действительно любил меня, раз уж столько всего вытерпел. Но все же я не могла представить себе – никогда не была способна на это – жизнь, состоящую из компромиссов и свиных сарделек, к которой был так привязан мой муж. Не могла поверить в иллюзию, что наш брак имеет большее значение, чем это было на самом деле.

– Ты знаешь, я не создана для эксклюзивных отношений, – произнесла я.

Руди вздохнул. В этом звуке не было возмущения. Нет, скорее, он оставил впечатление, что по моей спине провели тупым скальпелем.

Когда я наконец повернулась к мужу, он сказал:

– Тогда почему ты со мной не разводишься? Зачем настаиваешь на этом фарсе? Я люблю тебя, Марлен. И всегда буду любить. Но ты меня не любишь и не нуждаешься во мне.

– Я… – Внезапно я почувствовала, как пол разверзся у меня под ногами. – Я люблю тебя. И ты мне нужен, по-своему. Не так, как ты хочешь.

Я решила не напоминать ему, что, когда мы только познакомились, мне хотелось нуждаться в нем, иметь пристанище и чувствовать себя за ним как за каменной стеной. Только мы выбрали другой путь – поставили во главу угла мою карьеру. Я считала унизительным, что теперь, когда я оказалась на самом дне, он попрекает меня этим.

Руди покачал головой. На мгновение я увидела его таким, каким он был в тот вечер в «Силуэте», – его глаза сосредоточились на мне, как будто, кроме меня, он больше ничего не замечал; волосы, за исключением одного непослушного локона, были зачесаны назад со лба.

– Ты не хочешь разводиться, потому что я… как американцы называют это? – произнес он, и горькая усмешка скривила его губы. – Твой золотой парашют на случай, когда других вариантов не останется.

Я замерла, сигарета палила мне пальцы.

– Это ужасно – так говорить.

Руди больше не усмехался:

– Верно. Но что еще хуже, так говорить очень грустно. Это самое печальное из того, что один человек может сказать другому. Потому что в конце концов меня может тут не оказаться. Я могу бросить тебя.