Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Ибо что может быть опаснее, чем побудить большую толпу неженатых людей к браку на основе столь ненадежных и неподходящих цитат из Писания? Ведь это значит – обречь их в дальнейшем на сожаления и муки совести, куда более тяжкие, чем тот крест, что несут они ныне. Я также хочу, чтобы безбрачие стало делом свободного выбора, как того и требует Благая Весть. Однако пока не вижу ясно, как этого достичь. Но все мои предостережения напрасны. Быть может, [Карлштадт] не хочет, чтобы его останавливали. Что ж, тогда нам остается лишь позволить ему продолжать[289].

Поучительно видеть, как ответственно подходит Лютер к своей задаче. Он хочет, чтобы каждое действие его приверженцев имело под собой основание, надежное, как скала – и без этого не считает возможным двигаться вперед. Далее различия между ним и Карлштадтом все росли; но пока Лютер решил оставить все как есть. В конце концов, он безотлучно сидел в Вартбурге и не мог управлять процессами в далеком Виттенберге – хотя все что мог, конечно, делал. Любопытно, что в этот период Лютер написал бесчисленное множество писем Спалатину, довольно много – Меланхтону, но Карлштадту – ни одного. Да и весной не приглашал Карлштадта поехать с ним в Вормс.

Позднее в пространном письме Лютер рассказывал Спалатину, как выехал вместе с несколькими рыцарями на охоту с ночевкой. «Добыли двух зайцев и нескольких бедолаг-куропаток», – писал он; для нескольких человек, охотившихся два дня, добыча, конечно, очень скудная. Сам Лютер писал, что предпочел бы «медведей, волков, кабанов, лис [и так далее]», и добавлял, что это «вполне достойное занятие для людей, которым нечего больше делать». Далее Лютер рассказывает Спалатину, как спас маленького зайчонка, спрятав его в рукав своего плаща. Но гончие и там его учуяли – и, «прокусив плащ насквозь, сломали ему правую заднюю лапу и задавили». В этом случае, как и во многих других, Лютер увидел аллегорию: «Так папа и Сатана ярятся, стремясь погубить даже уже спасенные души, – и мои усилия для них ничто»[290]

.

В сентябрьском письме к Спалатину Лютер вновь возвращается к жалобам на проблемы с кишечником:

Сегодня, на шестой день, мне удалось опорожниться, но с таким трудом, что я едва не лишился чувств. Теперь сижу, страдая, словно женщина в родах: внутри все изранено, все болит и ноет, и чувствую, что заснуть мне сегодня не удастся. Благодарю Христа, который не оставил меня без частицы святого Своего Креста. Я бы исцелился, если бы прекратился запор, – а так все раны, за четыре дня уже поджившие, при каждом испражнении открываются вновь[291].

Но в начале октября Лютер делится хорошими новостями. Упрямые запоры смягчились – и, мало того, зажили наконец и столь болезненные анальные трещины. «Наконец и зад мой, и кишки со мной примирились!» – писал он и в восторге добавлял, что лекарства ему больше не нужны. Дальше в том же письме Лютер просит Спалатина присмотреть за Меланхтоном; своего младшего друга Лютер всегда опекал, а теперь известие о разразившейся в Виттенберге чуме навело его на мысль вывезти Меланхтона, хрупкого и слабого здоровьем, куда-нибудь подальше из зараженного города. «Эту голову, – писал он, – необходимо сохранить, дабы не погибло слово, доверенное ему Господом ради спасения душ». В конце письма Лютер упоминает о вартбургском священнике, который «ежедневно служит мессу с великим идолопоклонством»[292]

. Можно только вообразить, как содрогнулся бы этот священник, случись ему узнать, что один из рыцарей, бывающих у него на службах – вон тот, молчаливый, бородатый, – не кто иной, как Мартин Лютер из Виттенберга.

Месса