Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Сам Лютер в молодости тоже пытался взойти на небеса собственными силами – и в результате уже при жизни пережил опыт ада. Все его усилия лишь отбрасывали его назад, в преддверие геенны огненной. Ни к чему другому человеческие усилия привести и не могут – и Лютер не видит смысла смягчать и подслащать эту горькую истину:

Что же до меня – признаюсь откровенно, даже будь это возможно, я не желал бы, чтобы Бог наделил меня свободной волей или оставил что-то необходимое для спасения в моем распоряжении; и не только потому, что среди стольких бед, опасностей и бесовских нападений я не смог бы стоять твердо и держаться крепко (ибо один бес сильнее всех людей, вместе взятых, и спастись от него своими силами невозможно), но и потому, что, даже не будь ни бед, ни опасностей, ни бесов, я все же принужден был бы постоянно сражаться с неизвестностью и бить по невидимому противнику; сколько бы я ни прожил, сколько бы ни совершил, совесть моя не была бы спокойна, ибо никогда не знаешь, сколько нужно сделать, чтобы угодить Богу. И, сколько бы ни совершил я добрых дел, вечно меня грызло бы сомнение, что, быть может, Богу этого мало и нужно больше: об этом свидетельствует опыт всех самоправедников, об этом говорит и мой многолетний опыт, который вспоминаю с глубокой горечью[432].

С особой яростью нападает Лютер на утверждение Эразма, что наше мнение по вопросу о свободной воле неважно. Для Лютера нет учения более важного: в его глазах именно это учение определяет, как читаем мы всю остальную Библию. Правильно поняв эту доктрину, мы сможем отмести и все мнимые противоречия с Ветхим Заветом, на которые указывает Эразм. Сказать, что вопрос о свободе воли открыт для интерпретаций, – для Лютера все равно что сказать, будто для интерпретаций открыты вопросы о воплощении или о телесном воскресении Христа. Они вовсе не «открыты»: от того, как мы их понимаем, зависит и все остальное. Поэтому Лютер не жалел сил на прояснение учения о воле. По его словам, в нем заключается сокровище, доступное равно императору и простому мужику, Kaiser und Karsthans.

Это не частный богословский вопрос – напротив, это то, что могут и должны понять все: без Иисуса мы погибли, с Иисусом мы спасены. Для Лютера вся его экзегеза группировалась вокруг этой оси, этого пути для человечества в жизнь вечную – а все аргументы Эразма против этого он отметал как солому.

Столкновение Лютера и Эразма завораживает. Публичная борьба между ними на этой величайшей работе Лютера завершилась – но не закончилась вражда. И, как ни старался Эразм дистанцироваться от Лютера, даже «De libero arbitrio» в глазах большинства католических критиков не отдалила его от еретика: Эразм для них оставался подозрительным криптолютеранином, и, чтобы опровергнуть это мнение, одной книги было недостаточно.

В 1559 году папа Павел IV опубликовал первый ватиканский «Индекс запрещенных книг». На почетном месте в нем, разумеется, стояли сочинения Мартина Лютера – иного и ожидать нельзя; но, приглядевшись, рядом с ними можно было обнаружить и сочинения Дезидерия Эразма.

Спор о таинстве

Столкновение с Эразмом было вызвано вопросом о свободе воли; а следующий спор в богатой на споры жизни Лютера касался Вечери Господней, и вести его пришлось уже не с католиками, а со своими же товарищами-реформатами. Спор шел о природе элементов Евхаристии, хлеба и вина. В Евангелии мы читаем, как Иисус на Тайной Вечере сказал: «Сие есть Тело Мое» и «Сие есть Кровь Моя»[433]. В обоих случаях он держал в руках нечто иное, чем свое тело и кровь – сперва хлеб, затем вино. Итак, вопрос состоял в следующем: что имел в виду Иисус, когда сказал: «Сие есть Тело Мое» и «Сие есть Кровь Моя»? Весь спор – в котором со временем пролилось немало подлинной крови и погибло множество настоящих человеческих тел, – развернулся из-за того, как понимать слово «есть».