Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Эколампадий, человек простого ума, все понимавший чересчур буквально, не мог понять, каким образом Христос телесно воскрес, затем телесно вознесся на небеса, сидит там одесную Отца – и в то же время физически присутствует в элементах Евхаристии. Лютер нетерпеливо отмахивался от этого затруднения как от «простой физики». Он писал:

Слово говорит, прежде всего, что у Христа есть тело: этому я верю. Далее, что это тело вознеслось на небеса и сидит одесную Бога: и этому я верю. Дальше говорит, что это же тело присутствует на Вечере Господней и дается нам, чтобы мы его ели. И этому я верю, ибо Господь мой Иисус Христос с легкостью может сделать все что пожелает, – а о том, что Он этого желает, нам известно из Его собственных слов[435].

Временами спор становился чересчур жарким, – как когда Цвингли принялся грубо насмехаться над лютеровым взглядом на вещи, говоря, что Лютер и его сторонники – «людоеды» и поклоняются «печеному Богу».

В 1528 году Лютер писал:

Итак, почему же не можем мы сказать на Вечере: «Сие есть Тело Мое», хотя хлеб и тело – две разные субстанции и слово «сие» указывает на хлеб? И здесь два различных предмета образуют единство, которое я назову «единством таинства», поскольку Христово Тело и хлеб даны нам как таинство. Это единство не природ и не личностей, как в случае Христа и Бога. Быть может, отличается оно и от единства голубя со Святым Духом, а пламени с ангелом; но это также, несомненно, единство[436]

.

С той же богословской последовательностью учил Лютер и о крещении младенцев. Вода крещения преображает крещаемого младенца только силою веры. Эта вода не «волшебная», она не становится чем-то иным – но благодаря вере преображается все. Итак, вера совершающих крещение, что Бог так же благ, как слово Его – вот и все, что требуется для совершения таинства. В каком-то смысле можно сказать, что Лютер верил в «магию» веры, преображающей все вокруг себя. И это было не чисто духовное преображение – скорее преображение духовного, таинственно соединенного с физическим; преображение, которое меняет физический мир подлинно и навсегда, искупает из чистой материальности и ведет к чему-то большему, однако не презирая и не уничтожая материальность.

Разумеется, ошибки Цвингли беспокоили Лютера, однако против него он не писал, – только произнес на эту тему три проповеди и издал их. Лютер видел, что Цвингли и прочие мыслят на эти темы точно так же, как Мюнцер и Карлштадт. Эти ярые противники папистов неожиданно оказались с ними схожи: как и паписты, они очерняли и отвергали физический мир – в случае Карлштадта и Мюнцера эта неприязнь распространялась и на образы, и на церковную музыку[437]. Все здесь было логично взаимосвязано.

«Буква убивает, дух животворит», – писал Павел[438]. А Иоанн добавлял: «Дух животворит, плоть не пользует нимало»[439]. Однако Лютер понимал, что отделение материального мира от духовного – идея совсем не библейская. Греческое слово SARX,

использованное Иоанном, означает не реальную плоть, а «плотскую» часть человека, не настроенную на слышание Бога. В очернении плоти Лютер ощущал дуализм, гностический и монашеский. Несомненная ересь – и, как и в случае с Мюнцером и Карлштадтом, ересь, исходящая из его собственного лагеря. Особенно расстроился Лютер, когда услышал в Страсбурге от Николауса Гербеля, что ту же ересь разделяет и Мартин Буцер.

Сакраментарии, как назвал их Лютер, начали с того же, с чего и он, – с антиклерикализма и неприятия идеи, будто священники могут магически преобразить хлеб и вино в Тело и Кровь Христову; но они пошли дальше – и зашли слишком далеко, описав круг и слившись с теми, от кого убегали. Такое происходило постоянно; и свою задачу Лютер видел в том, чтобы посреди этих уклонений удержаться на срединном пути и постараться вернуть уклонившихся назад, к смыслу Писания: