Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Отпраздновав эту победу, Карл наконец смог заняться Италией – и в феврале 1530 года получил из рук папы Климента корону Священной Римской империи. Императору везло – а вот от папы, как видно, удача отвернулась. Когда в 1527 году войска Карла осадили Рим, Климент вынужден был скрыться и полгода прятаться в замке, выходя оттуда лишь в лохмотьях нищего, в страхе за свою жизнь. А теперь, для пущего унижения, ему пришлось короновать своего победителя!

Однако, по обычаю, от императора требовалось поцеловать туфлю Климента – жест формально самоуничижительный. Что ж, это хоть что-то. А кроме этого, папа потребовал, чтобы император дал обещание стереть с лица земли евангелическую ересь раз и навсегда. Поскольку Рим, взятый и разграбленный имперскими солдатами, еще дымился, местом коронации была выбрана Болонья. Но ради такого случая Болонью «задекорировали» под Рим, к большому возмущению гордых болонцев.

Итак, получив из рук папы корону, Карл наконец мог обратить внимание на мятежных реформаторов, число коих все росло: они уже разделились на два лагеря – лютеране в Германии и цвинглианцы в Швейцарии. Следующий имперский рейхстаг предстояло провести в Шпейере, в шестидесяти милях к югу от Франкфурта и совсем рядом с Гейдельбергом, весной 1529 года; и заранее известно было, что этот рейхстаг должен вернуться к вопросу о Вормсском эдикте, восстановить его действие и настоять на его исполнении. Что же было делать теперь Лютеру и другим вождям Реформации? В Шпейере они заявили формальный протест – тот, что подарил им прославленное имя «протестантов». Однако надо заранее сказать, что император и другие облеченные властью католики подавили этот протест и ситуация зашла в тупик. Что было делать дальше?

Марбургский диспут

У ландграфа Филиппа Гессенского были на этот счет кое-какие идеи. Новичком в политике он не был и понимал, что открытая борьба императора с протестантами – лишь вопрос времени. Он заключил, что виттенбергской, лютеранской ветви протестантизма необходимо политически объединиться со швейцарской, цвинглианской ветвью – иначе император и католические силы возьмут над ними верх и Реформация погибнет. Если же две партии Реформации объединятся, пусть не догматически, но политически, им будет легче выторговать для себя выгодные условия. Поэтому Филипп предложил обеим партиям провести в своем замке в Марбурге диспут.

Лютер в этом диспуте был совершенно не заинтересован. Он читал сочинения Цвингли о Святом Причастии и считал, что по этому поводу все уже сказано: Цвингли свою позицию выразил ясно, пойти с ним на компромисс Лютер не может. Кроме того, он чувствовал, что Цвингли, наоборот, активно стремится к этой встрече, – и опасался, что они вдвоем с ландграфом Филиппом начнут давить на него, подталкивая к богословским уступкам. Не хотел туда ехать и Меланхтон. Он, как ни удивительно, все еще верил в возможность компромисса и примирения с католиками; но, если бы лютеране сделали шаг в сторону эксцессов Цвингли, этим надеждам настал бы конец. Однако курфюрст Иоганн считал, что стоит попробовать, – и буквально выкрутил Лютеру руки, заставив поехать. Впрочем, сперва Лютер написал Филиппу. «Я знаю, что не уступлю ни пяди, – писал он. – Прочтя их аргументы, я по-прежнему убежден, что они неправы»[459]

.

И это была не единственная проблема. Лютер не только не шел на компромиссы по вопросу о Реальном Присутствии – то есть о том, присутствует ли в Евхаристии реальное Тело Христово; не соглашался он и с самой идеей, лежащей в основе этой встречи. Он понимал, что Филипп пытается примирить реформатов ради политического – а следовательно, и военного – союза против императора; однако то понимание Писания, которое исповедовал Лютер, требовало повиноваться поставленным Богом властям. С властями можно не соглашаться – это Лютер уже и делал; можно желать умереть за веру, можно позволить им себя убить, но нельзя восставать против них с оружием в руках. Здесь для Лютера не было даже предмета спора. А создание такого союза – как ясно понимал он, – подтолкнет ситуацию к войне:

По совести, одобрить эту лигу мы не можем, ибо из этого может выйти пролитие крови или иное бедствие, в которое мы окажемся втянуты и не сможем отказаться от участия в нем, даже если бы и хотели. Лучше десять раз умереть, чем взять на свою совесть такое невыносимое бремя и допустить, чтобы Благая Весть стала причиной кровопролития, ибо нам заповедано скорее быть овцами на бойне, чем мстить или защищать себя[460].