Самая высокая замковая башня отдана в наше распоряжение. Кроме того, нам доверены ключи от всех комнат. Говорят, здесь обедает более тридцати человек. Дюжина из них – ночная стража, и еще по двое дозорных, сменяющих друг друга, на нескольких башнях. Что еще? Увы, больше писать не о чем. Вечером, надеюсь, появится кастелян или еще кто-нибудь и расскажет новости.
Мы с тобой, дорогой мой Филипп, наконец прибыли на Синай – а теперь нам предстоит спуститься с Синая в Сион и выстроить три шатра[466]
: один для псалмопевца, второй для пророков и третий для Эзопа… На самом деле место здесь чрезвычайно приятное и как нельзя лучше подходит для занятий; жаль только, что тебя нет рядом[467].Упоминание «трех шатров» – намек на три дела, которыми Лютер планировал здесь заняться. Лютер всегда любил басни Эзопа, однако многие их издания включали в себя вещи, неподходящие для детей, так что он задумал собственный перевод для семейного вечернего чтения. В баснях интересовала его не столько мораль, сколько реалистичные картины падшего мира, в котором мы живем. На его взгляд, это был хороший способ помочь детям понять мир, полный всякого рода грехов и грешников, «чтобы среди порочных людей, в злом, предательском мире научиться жить мудро и мирно»[468]
. Очевидно, Лютер не принадлежал ни к тому племени воспитателей, что считают нужным ограничивать детское чтение библейскими рассказами, ни к тем, что требуют из всякой истории извлекать мораль. Как и в письмах из Вартбурга, Лютер теперь развлекал друзей шутливыми наблюдениями за птицами:Здесь можно увидеть и гордых королей, и герцогов, и всякую иную птичью знать: все они пресерьезно заботятся о своих пожитках и потомстве и неустанно провозглашают всему миру свои законы и указы. Однако не живут они – точнее, не запираются – в тех норах и пещерах, что вы, люди, не знаю уж почему, называете дворцами. Они живут под открытым небом: небо им – расписной потолок, зеленая трава – ковер, а стены [их дворцов] – все концы земли[469]
.Дальше Лютер развивал эту шутку. «Императора их я пока не видел и не слышал, – пишет он. И далее: – Подобно рыцарям, они прихорашиваются, чистят перья и хлопают крыльями, словно заранее торжествуя победу и славу [в своих набегах] против амбаров пшеницы и ячменя»[470]
.На стене в своей комнате Лютер написал – неизвестно, мелом или краской – слова из псалма 118: «Не умру, но буду жить и возвещать дела Господни»[471]
. Псалом этот имел для Лютера особое значение; по просьбе Лютера его друг Людвиг Зенфль положил эти строки на музыку.Как и десять лет назад в Вартбурге, период вынужденного молчания Лютер использовал для работы. Он начал писать.
Одним из первых его проектов стал памфлет, суть которого ясна из названия: «Увещание ко всем клирикам, собравшимся в Аугсбурге на имперский рейхстаг 1530 года». Лютер не мог присутствовать на рейхстаге лично – но хотел присутствовать там хотя бы мысленно. 12 мая он закончил рукопись и немедленно отправил ее в обратно в Виттенберг, в 150-мильное путешествие, занявшее четыре дня; там ее быстро напечатали и привезли на 300 миль в Аугсбург, где памфлет мгновенно разошелся.
Как всегда, в выражениях Лютер не стеснялся:
Или вы забыли, что в Вормсе немецкое дворянство представило Его Императорскому Величеству около четырехсот жалоб на клириков и заявило открыто: если Его Императорское Величество не пожелает положить этим злоупотреблениям конец, они сделают это сами, ибо долго не вытерпят?[472]