Андрею Гаврилину и Марии Ходаковой, которая придумала название для этого моего эссе

Одна из причин уникальности русской литературы заключается в том, что фактически все ее авторы, являясь, безусловно, русскими писателями, являются в то же время и кем-то еще, что обусловливает своеобразие их взгляда на особенности творчества, на окружающую действительность и проч. Стоит ли снова вспоминать о том, что Антиох Кантемир – валах, «Наше всё» – африканец по происхождению, Некрасов – поляк по матери, а Бердяев – по матери француз. И так далее и так далее. И все эти особенности происхождения чрезвычайно важны для мировосприятия, для процесса написания текстов. Любопытно, что в западноевропейских странах, казалось бы, традиционно отличающихся от России более демократическими формами правления, ничего подобного нет. Возможность быть в Англии, Франции или Германии не только английским, французским, немецким литератором, но еще и турком, к примеру, или арабом, фактически начала складываться лишь во второй половине двадцатого века. Вспомним хотя бы печальную судьбу Макса Жакоба, случайный успех Дизраэли-романиста и – в особенности – мучительное стремление Гийома Аполлинера сделаться «истинным французом» (так скажем). Не то в России, где Некрасов описывает в поэме сочувствие своей польки-матери русским крепостным женщинам, а Пушкин восклицает: «Под небом Африки моей…». Вот он – огромный плюс имперскости, та самая достоевская «всемирная отзывчивость». Если немец или англичанин традиционно гордился исконностью и чистокровностью своего происхождения, то для русского аристократа предметом гордости было происхождение от ордынских вельмож, скандинавских воинов или литовских князей. Возможно увидеть некоторый парадокс в том, что российское законодательство отнюдь не всегда отличалось мягкостью в отношении инородцев и иноверцев, но российская культура принимала в себя Марка Антокольского, Исаака Левитана, Фонвизина и Мея, Николая Метнера, Ге, Кюи и…несть им числа!..

Предметом (так скажу) этого моего эссе я взяла роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Почему? Пожалуй, потому что именно в этом произведении автор серьезно и даже и отчаянно размышляет о своем происхождении, о том, что он не только русский литератор, но и еврей. Впрочем, что мы знаем о Пастернаке-еврее? В сущности, не так уж много. Согласно законодательству Российской империи, лица иудейского вероисповедания не имели права использования в официальных документах христианских имен, в каковом обстоятельстве помимо некоторого элемента утеснения заключалась и определенная логика – хочешь официально пользоваться христианским именем, становись христианином. То есть в быту возможно было называться Леонидом или Михаилом или Екатериной, но для официального документа следовало использовать иудейское имя, записанное специальным регистратором, так называемым «казенным раввином», и как правило, при кириллическом написании превращающим благозвучные восточные имена в совершенно неблагозвучные русские словосочетания, наподобие «Берка, сын Сруля». Родители Бориса Пастернака были записаны как – Аврум, сын Ицхока-Лейба, и Райца, дочь Сруля, но в обыденной, не официальной жизни именовались – Леонид Осипович и Розалия Исидоровна. А сам Борис Леонидович? В год его рождения эти правила отнюдь не были отменены. Каким же именем он назывался в пресловутых официальных документах?..