Мастерство Некрасова

Вместо аморфных стихов получилась стальная конструкция. Каждая строка (буквально каждая) ведет к новому повороту сюжета, каждая определяет собою новую стадию в развитии темы. Здесь сказался предельный лаконизм стиха — такая могучая энергия слова, которой и у Некрасова в ту пору почти никогда не бывало. Вместо длинной декларации своего любовного чувства («счастье мое — целый мир исходить для нее» и т. д.), вместо всех этих романсовых фраз — всего лишь одна строка (в высшей степени далекая от всяких романсов):

Кровь-то молодая: закипит — не шутка!(I, 99)

Вместо претенциозных и вычурных описаний грозы, вместо «золотых змей», которые бегают «по лазури, разрушенье и гибель тая», — опять-таки простая, житейская, деловая, разговорная фраза:

Небо обложилось тучами кругом...Полил дождь ручьями — прокатился гром!(I, 99)

Благодаря такому переходу от романсовой фразеологии к простой и житейской все событие приобретает характер реального факта; в него веришь, как в действительный случай. Этому способствует и то, что женщина, которая в первоначальном варианте была безымянной, безличной, здесь названа по имени — Любушка, и о ней тоже говорится не выспренним, а житейским, простым языком («белоручка»). В первом варианте ее речь была слишком уж гладкой и правильной, словно перевод с иностранного:

«...в саду есть беседка —Как стемнеет, туда приходи!»(I, 389)

В окончательном же тексте эта книжная дикция заменилась естественной:

«...есть в саду беседка,Как темнее станет — понимаешь ты?..»

(I, 99)

Вообще в этом окончательном тексте свобода и естественность всех интонаций являет живой контраст безжизненным интонациям первоначальных стихов. Первоначальные стихи как будто затем и появились в печати, чтобы лучше оттенить мастерство, с которым создан второй вариант.

Здесь каждая строчка радует не только своей победной и праздничной темой, но и тем искусством, с которым она создана:

Долго не сдавалась Любушка-соседка,Наконец, шепнула: «есть в саду беседка,Как темнее станет — понимаешь ты?..»Ждал я, исстрадался, ночки-темноты!Кровь-то молодая: закипит — не шутка!

Да взглянул на небо — и поверить жутко!Небо обложилось тучами кругом...Полил дождь ручьями — прокатился гром!Брови я нахмурил и пошел угрюмый —«Свидеться сегодня лучше и не думай!Люба белоручка, Любушка пуглива,В бурю за ворота выбежать ей в диво;Правда, не была бы буря ей страшна,Если б... да настолько любит ли она?..»Без надежды, скучен прихожу в беседку,Прихожу и вижу — Любушку-соседку!

Промочила ножки, и хоть выжми шубку...Было мне заботы обсушить голубку!Да зато с той ночи я бровей не хмурю.Только усмехаюсь, как заслышу бурю...(I, 99)

И этот еле намеченный, слегка выраженный простонародный колорит, которого не было в первой «Буре» («Ждал я, исстрадался, ночки-темноты», «Свидеться сегодня лучше и не думай», «и хоть выжми шубку»), и этот размашистый, радостный ритм, так хорошо соответствующий сюжету стихов, — все это не сразу досталось Некрасову, а после тщательной и долгой работы над уже законченным и напечатанным текстом.

Решающую роль в этом творческом обновлении «Бури» сыграла демократизация всего ее стиля. Стиль первого варианта не имел никаких элементов народности, автор пользовался нейтрально-интеллигентскою речью, похожей на перевод с иностранного, действие происходило неведомо где, и участвовали в нем какие-то абстрактные лица. Во втором варианте действие происходит в России, у героини прекрасное народное имя, на ней народная одежда — сарафан (который носит здесь областное название — «шубка»), речь героя по своей конструкции и своему словарю приближена к народному говору, и об этом тоже нельзя забывать при сравнении обоих вариантов.

Переделка «Бури» произошла, так сказать, у всех на глазах, ибо, как мы видели, оба ее варианта появились в печати. Но едва ли кому известно, что таких случаев было немало, что существует еще несколько стихотворений Некрасова, написанных им дважды и трижды.