Мастерство Некрасова

«Что такое рохля и другие сейчас употребленные слова?» — спрашивает Некрасов. И отвечает на это таким рассуждением: «Народ редко выражает свои приговоры о людях, с определьтельностию, принятой в других классах; дурак, подлец почти неупотребительны в его словаре; у него свои условные определения личностей, замечательные какой-то деликатной уклончивостью, которая, впрочем, не лишена меткости, заменяющей жестокую определительность приговоров образованного класса. Тетеря, ворона, сорока, пропащий человек, вахлак, войлок, увалень, рохля — все эти названия и множество подобных беспрестанно слышатся на языке народа, и по ним он расценивает окружающие его характеры, может быть, еще вернее и точнее, чем общество, щедрое на резкие эпитеты. Не мешает заметить, что неблагозвучные слова — ерник, шильник, шаромыжник, мазурик, жулик — вовсе не принадлежат народу, а только городу и рынку (курсив мой. — К. Ч.). Человека недальнего и бесхарактерного, нестойкого в слове не с дурного умысла, а по слабости, народ зовет божевольным, грубого и бешеного — нравним, а о человеке щедром, правдивом, великодушном прекрасно и сильно говорит — душа божеская» (VI, 442-443).

Здесь отчетливо выражено стремление молодого Некрасова к анализу различных оттенков простонародной речи. Понимая под словом «народ» трудовое крестьянство, он указывал в вышеприведенных строках, что не следует смешивать язык этого народа с жаргонами тех оторвавшихся от народа слоев, которые находятся под воздействием «города и рынка».

Выясняя, какие из крестьянских словечек, подслушанных Некрасовым в ту раннюю пору (кроме тех, которые отмечены выше) вошли впоследствии в его поэму «Кому на Руси жить хорошо», мы можем раньше всего указать два собственных имени: «Дурандиха» и «Адовщина». В самом начале поэмы, в ее «Прологе», имеются строки о деревенской старухе, «корявой Дурандихе», которую странники именуют иронически ведьмой. Это выразительное крестьянское имя впервые появилось в ранней некрасовской прозе, в повести о Тихоне Тростникове, где выведена унтер-офицерша Дурандиха (VI, 244).

В главе «Счастливые» есть такие стихи:

Слыхали про Адовщину,Юрлова князя вотчину?

Название «Адовщина» (от слова ад), вполне гармонирующее в этой поэме с другими столь же многозначительно мрачными названиями деревень: Дырявино, Горелово, Неелово, Столбняки, Дымоглотово, стало известно поэту еще в 1853 году, во время его весенней поездки в сельцо Алешутино, Владимирской губернии (VI, 367).[404]

К еще более ранней дате относится другое крестьянское словосочетание, встречающееся в поэме Некрасова: «праздновать трусу»:

Парома не докличешьсяДо солнца! перевозчикиИ днем-то трусу празднуют.(III, 360)

Впервые Некрасов воспроизвел это выражение еще в первоначальном варианте водевиля «Актер», то есть за тридцать пять лет до того, как оно вошло в его поэму. Один из персонажей «Актера», саратовский помещик Кочергин, говорил по поводу своей игры на бильярде:

Хоть на три тысячи изволь —Вовек не праздновал я трусу.(IV, 127)

Можно было бы привести еще несколько таких же малозаметных деталей, но и приведенных достаточно, чтобы прийти к заключению, что, приступая к писанию своей народной поэмы, Некрасов обладал материалами, которые начал копить за тридцать пять лет до того, в самом начале своего литературного поприща.

13

Говоря о наблюдаемом в поэзии Некрасова сплаве «культурной» лексики с лексикой устного народного творчества, нельзя не сказать хотя бы несколько слов об одной чисто народной грамматической форме, которая наблюдается у него чаще, чем у какого-нибудь другого поэта.

Напомним одно из самых ранних стихотворений Некрасова:

Украшают тебя добродетели,До которых другим далеко,И — беру небеса во свидетели —Уважаю тебя глубоко...(I, 11)

Здесь нам кажется чрезвычайно типичной одна небольшая деталь: обращение автора к своему персонажу на ты:

Украшают тебя добродетели.

Это местоимение ты очень часто фигурирует в поэзии Некрасова и придает ей особый характер, который, как мы ниже увидим, свидетельствует о ее близости к фольклорному творчеству.

Нередко бывало, что едва Некрасов упомянет то или иное лицо, ему не терпится возможно скорее обратиться к этому лицу с прямою речью, вступить с ним в живое общение, превратить холодное он или она в пылкое, взволнованное ты.

Чтобы убедиться в том, сколько свежей эмоциональной энергии вносило это внезапное превращение третьего лица во второе, стоит вспомнить хотя бы стихотворение «Похороны», где после девяти четверостиший, повествующих о заезжем охотнике, застрелившемся в захолустной деревне («Осмотрел его лекарь скорехонько»), поэт начинает обращаться к нему с прямой непосредственной речью: