Мастерство Некрасова

Едва только народный певец упоминает о каком-нибудь лице или предмете, он обращается к ним непосредственно с прямой речью, так что из объектов его созерцания они становятся живыми участниками его обихода, его собеседниками. Если, например, в песне появилось упоминание о ведрах:

По воду ходить, со горы ведра катить, —

можно заранее сказать, что в одной из ближайших строк появится прямое обращение к ведрам:

Ой, ведрышки мои, станьте полным-полны!

А если в песне упомянута гармонь, можно заранее сказать, что в одной из ближайших строк появится прямое обращение к ней:

Ты гармонья, моя матушка!

Эти особенности народного творчества очень отчетливо представлены в поэме Некрасова «Мороз, Красный нос», героиня которой разговаривает с живыми и неживыми предметами:

Заяц спрыгнул из-под кочи,Заинька, стой! не посмейПеребежать мне дорогу!(II, 189)

Вся ты, тропина лесная!

(II, 190)

Крепче вы, ноженьки, стойте!Белые руки, не нойте!(II, 184)

Зверь на меня не кидайся!Лих человек не касайся...(II, 189)

Поцеловала и я, недостойная,Белую ручку твою!(II, 191)

Взрастил он тебя на приволье,И вышел ты добрым конем.(II, 177)

Эта присущая народной поэзии система обращений с прямой речью к любому лицу и предмету отразилась в поэзии Некрасова постоянными переходами от третьего лица ко второму, постоянными прямыми обращениями к предметам своего повествования.

Например, в поэме «Кому на Руси жить хорошо»:

Потом кукушка стараяПроснулась и надумалаКому-то куковать;Кукуй, кукуй, кукушечка!(III, 159)

Таковы же его воззвания к природе:

Мать-природа! иду к тебе снова.(II, 151)

И к своей Музе:

Замолкни, Муза мести и печали!(I, 158)

И к своему стиху:

Нет в тебе поэзии свободной,Мой суровый, неуклюжий стих!

(I, 107)

У него часты такие обращения даже к неодушевленным предметам:

«Ой! ты зелие кабашное» (II, 128). «Копейка ты медная!» (II, 146). «Ты, русский путь, знакомый путь!» (II, 43). «О невидимая рука! Не обрывай же мне звонка!» (II, 296). «Но не гордись заране, премудрая тетрадь!» (II, 230). «Пылай, камин! Гори скорей, записок толстая тетрадь!» (II, 297).

И к отвлеченным понятиям:

«Но ты, святое беспокойство! Тебя принес он и в тюрьму!» (II, 547). «О юность бедная моя! Прости меня, смирился я!» (II, 84). «Но если вы — наивный бред, обеты юношеских лет, зачем же вам забвенья нет?» (II, 89—90).

Эта форма, сближая некрасовскую поэтику с народной, во много раз увеличивает эмоциональную силу стиха и придает ему живую выразительность. Стоит только уничтожить в знаменитых стихах о России прямое обращение к ней:

Ты и убогая,Ты и обильная,Ты и могучая,Ты и бессильная,Матушка-Русь! —(III, 390)

и не только будет ослаблена поэтическая энергия этих стихов, но они лишатся той еле заметной, но чрезвычайно существенной для их содержания народной стилистической окраски, без которой они никогда не достигли бы такой экспрессивности.

В этой, казалось бы, столь незначительной грамматической форме выразилась опять-таки близость Некрасова к народной стилистике.

14

Наиболее заметная особенность лексики «крестьянских» стихотворений Некрасова, уже с первого взгляда бросающаяся в глаза всякому, кто начинает знакомиться с ними, — несметное количество уменьшительно-ласкательных слов.

Даже Черное море превращается у него в Черно морюшко (II, 127), даже смерть в смертушку (111,647). Такие же слова, как баушка, буренушка, бурушка, зазнобушка, касатушка, сторонушка, хлебушко, утробушка, саврасушка, коровушка, заботушка, ребятушки, крылышки, встречаются в его словаре десятками (см., например, III, 160, 161, 171 и т. п.).

Его излюбленное слово «дума», входя в состав его народных стихов, почти всегда приобретает у него форму «думушка» и рифмуется с другими уменьшительными:

— Вот и мы! здорово, старая!Что насупилась ты, кумушка!Не о смерти ли задумалась?Брось! пустая это думушка!(II, 162)

Или:

— Здравствуй, родная. — «Как можется, кумушка?Все еще плачешь никак?Ходит, знать, по сердцу горькая думушка,Словно хозяин-большак?»(I, 86)

Или: