Мастерство Некрасова

Без дождя личко повымокло.(Б, 55)

Порасставлены там столики точеныи,Поразостланы там скатерти все браные.(Б, 27)

И обычные восклицания воплениц:

Порасшейтесь, белы саваны!

Иногда эти глаголы с двойными приставками скоплялись в параллельных былинных стихах:

Малая птица пташицаЧерного ворона повыклевала,И по перышку она повыщипала,На ветер все повыпускала.

В такой же мере произведения устного народного творчества изобилуют и составными прилагательными, так часто встречающимися в поэзии Некрасова. Особенно много этих прилагательных среди концевых слов с дактилическими окончаниями. В тех же причитаниях, собранных Барсовым:

Вы простите, все поля да хлеборо́дныи.(Б, 67)

Я жива лягу в колоду белоду́бову.(Б, 67)

Тут спорхнет наш соколочик златокры́ленький.(Б, 96)

На дубовых вы санках самока́тныих.(Б, 119)

Некрасов и здесь сохранил свою верность народнопоэтическим формам.

16

Этот характер лексики Некрасова органически связан, как мы только что видели, с народно-песенной природой его ритмов. Ибо одним из наиболее устойчивых признаков его поэтической речи является именно ее тяготение к песне.

Нынче песенность поэзии Некрасова уже признана, кажется, всеми. О ней говорится даже в школьных учебниках. Но лет сорок назад, когда мне впервые случилось писать о его художественных приемах и принципах, этой песенности упорно не хотели заметить (именно из-за так называемых прозаизмов его языка), и пришлось доказывать ее на десятках страниц. Возьмите, говорил я, хотя бы его поэму «Коробейники». На первый взгляд — это «рассказ из крестьянского быта», «сюжетная деревенская повесть», но попробуйте прочитать се вслух. Вам не удастся. Захочется спеть. Потому что основа «Коробейников» — мелодия, музыка. И эта мелодия так естественно слышится в них, что всякий, читая их, переходит незаметно для себя самого от чтения к пению или, по крайней мере, к полупению, к речитативу:

Ой, полна-а, полна-а, коро-о-о-обушка,Есть и ситцы, и парча,Пожале-ей, моя зазно-о-обушка,Молоде-ецкого плеча!(II, 123)

Не то чтобы эти стихи «можно было и петь»; нет, их нельзя не петь, потому что такова их природа: эти протяжные строки, эти хореи, завершенные дактилями, сами собою понуждают к напеву. Недаром с течением времени «Коробейники» сделались народной песней. Если бы Некрасов не ощущал «Коробейников» как песню, синтаксическая структура этого стихотворения была бы совершенно иная. Поэт не придавал бы каждому стиху (а порою каждому двустишию) замкнутую форму самостоятельной смысловой единицы:

Именины были званые — (1)Расходился баринок! — (2)Слышу, кличут гости пьяные: (3)«Подходи сюда, дружок!» (4)(II, 132)

Каждая строка — отдельная фраза. Это четкое членение предложений есть одно из важнейших условий песенной структуры стиха:

«Ой! пуста, пуста коробушка, (1)Полон денег кошелек. (2)

Жди-пожди, душа-зазнобушка, (3)Не обманет мил-дружок!» (4)(II, 134)

Порою строфа распадается не на четыре, а на две столь же четкие, законченные фразы:

Жены мужние — молодушкиК коробейникам идут, (1)Красны девушки-лебедушкиНовины свои несут. (2)(II, 125)

Есть, конечно, и другие варианты распределения смысловых единиц, и все они в огромном своем большинстве способствуют песенному складу стиха.

Если бы Некрасов не был поэтом-певцом, он не повторял бы в ряде стихов одно и то же слово по два раза — прием песенный, связанный с речитативом и пением:

«Ой, полна, полна коробушка». — «Долго, долго всё селение». — «Ты прости, прости любя». — «Да леса, леса дремучие». — «Трусы, трусы вы великие». — «Да пески, пески

сыпучие». — «Ой, легка, легка коробушка». — «Пейте, пейте, православные». — «Грянут, грянут гласы трубные».

Он не разделял бы строки на две симметрические части и не повторял бы после цезуры то самое слово, которым эта строка начинается:

Спи, пригожий, спи, румяненький!(II, 133)

Как изменит? как засватаетНа чужой на стороне?(II, 133)

Пей от старости, пей с голоду.(II, 138)