Мать

Она поблагодарила и, выкрикивая названия кушаний, зорко наблюдала за необычайным оживлением на фабрике. Все были возбуждены, собирались, расходились, перебегали из одного цеха в другой. В воздухе, полном копоти, чувствовалось веяние чего-то бодрого, смелого. То здесь, то там раздавались одобрительные восклицания, насмешливые возгласы. Пожилые рабочие осторожно усмехались. Озабоченно расхаживало начальство, бегали полицейские, и, заметив их, рабочие медленно расходились или, оставаясь на местах, прекращали разговор, молча глядя в озлобленные, раздраженные лица.

Рабочие казались все чисто умытыми. Мелькала высокая фигура старшего Гусева; уточкой ходил его брат и хохотал.

Мимо матери не спеша прошел мастер столярного цеха Вавилов и табельщик Исай. Маленький, щуплый табельщик, закинув голову кверху, согнул шею налево и, глядя в неподвижное, надутое лицо мастера, быстро говорил, тряся бородкой:

– Они, Иван Иванович, хохочут, – им это приятно, хотя дело касается разрушения государства, как сказали господин директор. Тут, Иван Иванович, не полоть, а пахать надо…

Вавилов шел, заложив руки за спину, и пальцы его были крепко сжаты…

– Ты там печатай, сукин сын, что хошь, – громко сказал он, – а про меня – не смей!

Подошел Василий Гусев, заявляя:

– А я опять у тебя обедать буду, вкусно!

И, понизив голос, прищурив глаза, тихонько добавил:

– Попали метко… Эх, мамаша, очень хорошо!

Мать ласково кивнула ему головой. Ей нравилось, что этот парень, первый озорник в слободке, говоря с нею секретно, обращался на вы, нравилось общее возбуждение на фабрике, и она думала про себя:

«А ведь – кабы не я…» Недалеко остановились трое чернорабочих, и один негромко, с сожалением сказал:

– Нигде не нашел…

– А послушать надо бы! Я неграмотный, но вижу, что попало-таки им под ребро!.. – заметил другой. Третий оглянулся и предложил:

– Идемте в котельную…

– Действует! – шепнул Гусев, подмигивая.

Ниловна пришла домой веселая.

– Жалеют там люди, что неграмотные они! – сказала она Андрею. – А я вот молодая умела читать, да забыла…

– Поучитесь! – предложил хохол.

– В мои-то годы? Зачем людей смешить…

Но Андреи взял с полки книгу и, указывая концом ножа на букву на обложке, спросил:

– Это что?

– Рцы! – смеясь, ответила она.

– А это?

– Аз…

Ей было неловко и обидно. Показалось, что глаза Андрея смеются над нею скрытым смехом, и она избегала их взглядов. Но голос его звучал мягко и спокойно, лицо было серьезно.

– Неужто вы, Андрюша, в самом деле думаете учить меня? – спросила она, невольно усмехаясь.

– А что ж? – отозвался он. – Коли вы читали – легко вспомнить. Не будет чуда – нет худа, а будет чудо – не худо!

– А то говорят: на образ взглянешь – свят не станешь!

– Э! – кивнув головой, сказал хохол. – Поговорок много. Меньше знаешь – крепче спишь, чем неверно? Поговорками – желудок думает, он из них уздечки для души плетет, чтобы лучше было править ею. А это какая буква?

– Люди! – сказала мать.

– Так! Вот они как растопырились. Ну, а эта?

Напрягая зрение, тяжело двигая бровями, она с усилием вспоминала забытые буквы и, незаметно отдаваясь во власть своих усилий, забылась. Но скоро у нее устали глаза. Сначала явились слезы утомления, а потом часто закапали слезы грусти.

– Грамоте учусь! – всхлипнув, сказала она. – Сорок лет, а я только еще грамоте учиться начала…

– Не надо плакать! – сказал хохол ласково и тихо. – Вы не могли жить иначе, – а вот все ж таки понимаете, что жили плохо! Тысячи людей могут лучше вас жить, – а живут как скоты, да еще хвастаются – хорошо живем! А что в том хорошего – и сегодня человек поработал да поел и завтра – поработал да поел, да так все годы свои – работает и ест? Между этим делом народит детей себе и сначала забавляется ими, а как и они тоже много есть начнут, он – сердится, ругает их – скорей, обжоры, растите, работать пора! И хотел бы детей своих сделать домашним скотом, вот они начинают работать для своего брюха, – и снова тянут жизнь, как вор мочало! – Только те настоящие – люди, которые сбивают цепи с разума человека. Вот теперь и вы, по силе вашей, за это взялись.

– Ну, что я? – вздохнула она. – Где мне?

– А – как же? Это точно дождик – каждая капля зерно поит. А начнете вы читать…

Он засмеялся, встал и начал ходить по комнате.

– Нет, вы учитесь!.. Павел придет, а вы – эгэ?

– Ах, Андрюша! – сказала мать. – Молодому все просто. А как поживешь, – горя-то – много, силы-то – мало, а ума – совсем нет…

18

Вечером хохол ушел, она зажгла лампу и села к столу вязать чулок. Но скоро встала, нерешительно прошлась по комнате, вышла в кухню, заперла дверь на крюк и, усиленно двигая бровями, воротилась в комнату. Опустила занавески на окнах и, взяв книгу с полки, снова села к столу, оглянулась, наклонилась над книгой, губы ее зашевелились. Когда с улицы доносился шум, она, вздрогнув, закрывала книгу ладонью, чутко прислушиваясь… И снова, то закрывая глаза, то открывая их, шептала:

– Живете, иже – жи, земля, наш…

Постучались в дверь, мать вскочила, сунула книгу на полку и спросила тревожно:

– Кто там?

– Я…

Вошел Рыбин, солидно погладил бороду и заметил: