Мать

Он был одет в полушубок, залитый дегтем, в лапти, за поясом у него торчали черные рукавицы и на голове мохнатая шапка.

– Здоровы ли? Выпустили тебя, Павел? Так. Каково живешь, Ниловна? – Он широко улыбался, показывая белые зубы, голос его звучал мягче, чем раньше, лицо еще гуще заросло бородой.

Мать обрадовалась, подошла к нему, жала его большую, черную руку и, вдыхая здоровый, крепкий запах дегтя, говорила:

– Ах, ты… ну, я рада!..

Павел улыбался, разглядывая Рыбина.

– Хорош мужичок!

Медленно раздеваясь, Рыбин говорил:

– Да, опять мужиком заделался, вы в господа помаленьку выходите, а я – назад обращаюсь… вот!

Одергивая пестрядинную рубаху, он прошел в комнату, окинул ее внимательным взглядом и заявил:

– Имущества не прибавилось у вас, видать, а книжек больше стало, – так! Ну, сказывайте, как дела?

Он сел, широко расставив ноги, уперся в колена ладонями вопросительно ощупывая Павла темными глазами, добродушно улыбаясь, ждал ответа.

– Дела идут бойко! – сказал Павел.

– Пашем да сеем, хвастать не умеем, а урожай соберем, сварим бражку, ляжем в лежку – так? – балагурил Рыбин.

– Как вы живете, Михаиле Иваныч? – спросил Павел, садясь против него.

– Ничего. Ладно живу. В Едильгееве приостановился, слыхали – Едильгеево? Хорошее село. Две ярмарки в году, жителей боле двух тысяч, – злой народ! Земли нет, в уделе арендуют, плохая землишка. Порядился я в батраки к одному мироеду – там их как мух на мертвом теле. Деготь гоним, уголь жгем. Получаю за работу вчетверо меньше, а спину ломаю вдвое больше, чем здесь, – вот! Семеро нас у него, у мироеда. Ничего, – народ все молодой, все тамошние, кроме меня, – грамотные все. Один парень – Ефим, такой ярый, беда!

– Вы что же, беседуете с ними? – спросил Павел оживленно.

– Не молчу. У меня с собой захвачены все здешние листочки – тридцать четыре их. Но я больше Библией действую, там есть что взять, книга толстая, казенная, синод печатал, верить можно!

Он подмигнул Павлу и, усмехаясь, продолжал:

– Только этого мало. Я к тебе за книжками явился. Мы тут вдвоем, Ефим этот со мной, – деготь возили, ну, дали крюку, заехали к тебе! Ты меня снабди книжками, покуда Ефим не пришел, – ему лишнее много знать…

Мать смотрела на Рыбина, и ей казалось, что вместе с пиджаком он снял с себя еще что-то. Стал менее солиден, и глаза у него смотрели хитрее, не так открыто, как раньше.

– Мама, – сказал Павел, – вы сходите, принесите книг. Там знают, что дать. Скажете – для деревни.

– Хорошо! – сказала мать. – Вот самовар поспеет – я и схожу.

– И ты по этим делам пошла, Ниловна? – усмехаясь, спросил Рыбин. – Так. Охотников до книжек у нас много там. Учитель приохочивает, – говорят, парень хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах в семи. Ну, они запрещенной книгой не действуют, народ казенный, – боятся. А мне требуется запрещенная, острая книга, я под их руку буду подкладывать… Коли становой или поп увидят, что книга-то запрещенная, подумают – учителя сеют! А я в сторонке, до времени, останусь.

И, довольный своей мудростью, он весело оскалил зубы.

«Ишь ты! – подумала мать. – Смотришь медведем, а живешь ласой…»

– Как вы думаете, – спросил Павел, – если заподозрят учителей в том, что они запрещенные книги раздают, – посадят в острог за это?

– Посадят, – а что? – спросил Рыбин.

– Вы давали книжки, а – не они! Вам и в острог идти…

– Чудак! – усмехнулся Рыбин, хлопая рукой по колену. – Кто на меня подумает? Простой мужик этаким делом занимается, разве это бывает? Книга – дело господское, им за нее и отвечать…

Мать чувствовала, что Павел не понимает Рыбина, и видела, что он прищурил глаза, – значит, сердится. Она осторожно и мягко сказала:

– Михаил Иванович так хочет, чтобы он дело делал, а на расправу за него другие шли…

– Вот! – сказал Рыбин, гладя бороду. – До времени.

– Мама! – сухо окликнул Павел. – Если кто-нибудь из наших, Андрей, примерно, сделает что-нибудь под мою руку, а меня в тюрьму посадят – ты что скажешь?

Мать вздрогнула, недоуменно взглянула на сына и сказала, отрицательно качая головой:

– Разве можно против товарища так поступить?

– Ага-а! – протянул Рыбин. – Понял я тебя, Павел!

Насмешливо подмигнув, он обратился к матери:

– Тут, мать, дело тонкое.

И снова, поучительно, к Павлу: