Меблированная Кармен

Хозяйка встаетъ съ мста и порывисто уходитъ за перегородку спальной, откуда раздается ея сдержанно-взволнованный зовъ:

— Архипъ Владиміровичъ, пожалуйте сюда на минутку.

Воинственный пылъ Превозносященскаго погасаетъ. За перегородкой быстрый, рзкій дуэтъ шопотомъ; до васъ долетаютъ отрывистыя повышенія то mezzo-soprano, то баса:

— Это невыносимо… Сколько разъ просила… Вы не умете себя держать въ обществ… Какъ это глупо… Вы меня компрометтируете…

— Но не могу же я дозволить, чтобы всякій…

— Не ваше дло. Я сама знаю, что прилично, что неприлично, и всякаго сумю остановить, когда будетъ надо…

Компанія сдержанно улыбается, и кто-нибудь нагибается къ вашему уху съ совтомъ: „Вы, батенька, съ Матильдой Алексевной поосторожне! Превозносященскій у насъ — ухъ какой! Къ намъ-то онъ привыкъ, а вы человкъ внов“…

Превозносященскій возвращается краснй рака и весь остальной вечеръ ухаживаетъ за вами съ самоотверженной кротостью и усердіемъ, стараясь изо всхъ силъ заслужить прощеніе ваше и „ея“. Предъ вами — меблированная Карменъ, дрессирующая своего меблированнаго Хозе.

А потомъ Хозе повадится ходить къ вамъ каждый день либо съ жалобами на тиранство погубительницы своего покоя, либо сидть по два часа подрядъ молча, со взоромъ, уставленнымъ въ одну точку и полнымъ такой мрачной выразительности, что посл этого визита вы идете къ меблированной Карменъ и дружески (ибо уже недли дв какъ вы ближайшіе друзья) рекомендуете:

— Вы-бы, Матильда Алексевна, какъ-нибудь полегче съ Превозносященскимъ! Вотъ вамъ Федоровъ сталъ конфекты носить… а тотъ, медвдь, на стну лзетъ, никакъ съ нимъ не сообразишь. Вдь, вы знаете, какой онъ. Долго ли съ нимъ нажить хлопотъ?

Карменъ клянется вамъ, что она ни въ чемъ не виновата, что Архипъ напрасно ревнуетъ и длаетъ исторію, какъ всегда, изъ пустяковъ, — и… въ тотъ же вечеръ удетъ съ Федоровымъ кататься за городъ!.. А ночью, по ея возвращеніи, вы не должны слишкомъ удивляться, если услышите отчаянный стукъ въ дверь вашего номера и отворите бдной Карменъ, которая, растерзанная, въ изорванномъ бль, окровавленная, съ помутившимися отъ ужаса глазами и блымъ, какъ полотно лицомъ, прохрипитъ вамъ:

— Онъ хотлъ меня зарзать! — и упадетъ безъ чувствъ на вашемъ порог.

Случай съ трагедіей, конечно, везд и всюду дло исключительное. Но эти Матильды Алексевны, эти меблированныя Карменъ, съ ихъ перемнчивыми легкими романчиками — явленіе частое, общее и замчательно точно и одинаково повторное. Мн лично случалось знать ихъ штукъ до десяти. И, право, мнялись лишь имена, да цвтъ волосъ, да покрой капотовъ. А затмъ всегда одна и та же исторія.

Непремнный возрастъ между тридцатью пятью и сорока пятью годами (по словамъ Карменъ, — тоже всенепремнно, — двадцать шесть); непремнно — либо имя русское, а отчество иностранное, либо имя иностранное, а отчество русское; непремнная смсь прошлой бонтонности съ настоящей распущенностью; непремнный неоконченный разводъ съ супругомъ; непремнная, — частью дйствительная, частью притворная, ради интересности, — нервность и истеричность. Вс эти дамочки — дти полурусскихъ семей: съ примсью остзейской, французской или польской крови. Родители когда-то были богаты, потомъ крахнули. Дамочекъ воспитывали широко и богато, а потомъ, — силою-ли необходимости, случаемъ ли, — он попали въ руки глупыхъ. скучныхъ и неподходящихъ захолустныхъ мужей, ко всему этому — обыкновенно — хотя достаточныхъ, но не слишкомъ богатыхъ. Словомъ, въ супружеств — ни деньги, ни красы, ни радости: одн лишь „сцены“, вялый сонъ, недомогающее прозябаніе въ бездльномъ и безденежномъ „медвжьемъ углу“. А барыньк „жить хочется“, она съ темпераментомъ, съ нервами „съ головкой“. Да еще въ головку положено нсколько идеекъ изъ умныхъ романовъ. Въ десятк барынь этого сорта я зналъ двухъ, трехъ такихъ, что по части тонкой психологіи чувствъ и, конечно, любви въ особенности, смло могли бы заткнуть за поясъ хоть самого Бурже. И вотъ загорается у барыньки идея — „оставить этотъ скучный дворъ, гд жалкое существованіе“, и помчаться въ столицу на поиски новой жизни, подъ псевдонимомъ новаго и „своего дла“. Мужъ высылаетъ ежемсячно деньги… жить кое-какъ можно, — тмъ боле, что окружающая барыню въ столиц меблированная среда неприхотлива и невзыскательна. Вокругъ барыньки толпится молодежь, очень юная, очень веселая, — безпритязательно влюбленная и платонически поклоняющаяся. Молодежь на три четверти провинціальная: дти медвжьихъ угловъ, нагрянувшія въ столицу — съ аттестатомъ зрлости въ одномъ карман и четвертнымъ билетомъ въ другомъ — изъ захолустныхъ гимназій и семинарій. Они и женщинъ-то не видывали, кром наивно-тупенькой кузины Машеньки и еще боле наивно-грубой горничной Галки или Дуняшки. Холеная, „интеллигентная“, ловкая, хорошо одтая Матильда Алексевна поражаетъ ихъ, какъ существо невдомаго міра; они вс — у ея ногъ. Ахъ, какая женщина! Ахъ, какой человкъ! И лишь немногіе смльчаки матеріалисты дерзаютъ мечтать: