Меч мертвых

Кметь, что ударился головой о косяк, начал приходить в себя первым. Как раз притом вовремя, чтобы увидеть, как чужой человек выволакивал из поруба Крапиву. Именно выволакивал: девка, похоже, своей волей не шла, так он ее тоже то ли придушил сперва, то ли пристукнул. Висела, болезная, мешком у него на плече… Кметь хотел вступиться за посестру, отбить ее у похитчика. Но стоило двинуться, и завертелось-поплыло перед глазами, а желудок подхлынул вверх, грозя вывернуться наизнанку…

Князю же Рюрику, еще ведать не ведавшему о новом непотребстве в детинце, в тот же черный предутренний час снова снился дурной, тягостный сон. И вновь, отшвырнув одеяло, вскинулся он в своей сиротской постели с глухим жутким стоном:

— Нечаянка!..

И слабые радужные круги, поплывшие в темноте перед распахнутыми глазами, подобны были кругам на черной глади трясины, и солеными каплями сбегал по лицу то ли пот, то ли горячие слезы…

— Сыне, — сказал ему седоусый Ждигнев, — верно ли, будто глиняне, у коих ты осенью побывал, сохраняют святыню, принесенную из прежних земель?

Тогда стояла весна, и, как почти каждый год по весне, вагиры ждали войны. Привычное дело, кое-кто даже радовался — горячие парни, не накопившие ума и жаждавшие деяний. Только на сей раз все обещало быть много хуже «обыкновенного». Из Роскильде доползали слухи о множестве боевых кораблей, спешно достраивавшихся по повелению Рагнара Кожаные Штаны, конунга селундских датчан. Зачем воинственному Рагнару новые корабли, если не для новых набегов?.. И саксы, в кои веки раз замирившиеся с соседями-франками, открыто сулились вот-вот перейти граничную реку…

— То верно, отче, — ответствовал юный княжич отцу. — Хранят они меч, который почитают священным. И говорил мне старейшина — пока с ними тот меч, не прекратится их род и не будет племени переводу. Верят они, будто сам Перун поднимает его и обороняет их, когда подступают враги.

— Привези его, сыне, — велел кнез Ждигнев. — В такое лето, как ныне, Перун благословит только сильного воина. Лепо ли оставить заветный меч утлому глинскому роду, когда самому стольному городу несчастье грозит?..

…Глиняне не ждали старградского княжича ранее будущей осени, но поначалу обрадовались ему. «Хотела на руках поднести…» — покраснела Нечаянка, гордясь и смущаясь пухлым округлившимся чревом. Он еще тот раз, прощаясь, ей подарил серебряный знак Сокола, и она носила его, как оберег, не снимая. Рюрик про себя решил непременно увезти девку. А вслух ооьявил людям волю своего батюшки-кнеза, и люди заплакали.

Надобно молвить, дотоле он был вполне согласен с отцом. Что такое один маленький род, «он» еще чуждого племени, когда на всю вагирскую землю недруги покушаются? Но вот посмотрел на слезы глинян, и уверенность его подалась. Молод еще был, не ороговела душа. И провестилось сомнение, нашептало: то правда, чего ради людям защитник-кнез, если он у малого рода, под его руку притекшего, последнее забрать норовит?.. Рюрик даже осердился на глинян, не зная, как поступить. И батюшку ослушаться нельзя, и насилие совершить над гостеприимной деревней… Вот если бы схватили оружие, попытались противиться — тут уж он смекнул бы, что с ними делать!.. Однако старейшина лишь долго смотрел поверх его головы, в небо, словно вопрошая, как мог Отец Сварог насудить племени такую судьбу. Старейшина Семовит мог бы, конечно, покликать крепких мужей, но малая дружина княжича расправилась бы с ними, не особо взопрев…

— Идем, — сказал он молодому вагиру. Сам вошел в Божью храмину, куда не допускались чужие, и где смертному человеку не дозволялось даже дышать. Сам вынес из святилища тяжелый длинный ларец. Княжич жадно и любопытно обежал его взглядом: ларец был не то что замкнут замком — вовсе наглухо окован семью железными полосами.

— Людские глаза не должны видеть священный клинок, — промолвил Семовит. Сдернул с плеч плащ, прошитый драгоценными нитями — знак своего достоинства, — обернул им ларец и с рук на руки передал княжичу. — Береги.

Руки глинянина дрожали, словно он дочерь любимую вручал постылому жениху. И княжич не совладал с внезапным порывом:

— Отобьемся, сам назад привезу. Если жив буду. Моя честь в том порукой!

Старейшина вновь посмотрел куда-то сквозь него и Рюрик подумал о том, что раньше Семовит смотрел ему прямо в глаза. Глинянин медленно усмехнулся, кивнул:

— Вернешь…

Княжич в деревне даже не заночевал. Тут заново поседлали только-только принюхавшихся к свежей травке коней и поехали прочь из молчащего, будто смертной фатой покрытого поселения. Лишь с Нечаянкой княжич поступил как задумывал — повез с собой. Хотя и понимал уже, что все зря. Не будет она солнышком ходить по его дому, не будет радостно дарить ему ласки и сыновей. Сам сломал нечто еле проклюнувшееся, потерял, чего толком и обрести не успел… До вечера, до самого привала она не проронила ни словечка, не пожаловалась. Лишь горбилась в седле, кусала губы да обнимала живот. Когда в поздних сумерках остановили коней — обессиленно прилегла у огня. Но стоило отвернуться, на миг забыть про нее…

«Нечаянка!..»