МЕДИАНН №2, 2019

Он ушел и закрыл за собой дверь. Абби снова закричала.

Оливер вернулся в гостиную, без сил привалился к стене и медленно опустился на пол. Абби кричала еще несколько раз за ночь, но потом успокоилась и затихла.

В темноте остались только Оливер и тишина.

Дмитрий Костюкевич | Роман Придорогин

ПОЛНЫЕ РЕКИ

1.

Мертвые лежали в домах, мертвые лежали на улицах и площадях Авиньона, мертвые плавали в Роне.

Свинцовые лица со впалыми глазами поднимались к небесам, но молитвы беспомощно жалили грязную изнанку. Смерть селилась в крови, легких и потрохах несчастных, склоняла обезображенные наростами-язвами головы, опускала сухие руки, припудривала глаза стеклянной пылью.

— Папа слег, — шептали на улицах: то ли мертвые, то ли еще живые. — Папа слег и не может встать. Его кровать смердит, будто ночной горшок. Наши дни сочтены…

Город стонал, костлявые пальцы тянулись вверх. А внизу были крысы, легион голодных тварей, ждавших эпидемии, как грешники второго пришествия…

И дождавшихся.

* * *

Мор пришел в Европу с Востока. Великий шелковый путь привел его в Крым, откуда он отплыл под парусами итальянских судов.

Зима 1347–1348 годов обнажила жуткий недуг крупных портов южного побережья; наросты уродовали тела покойников на Корсике, Сардинии и Балеарских островах. Течения Средиземного моря играли кораблями, на борту которых не было ни одной живой души.

Хворь словно следовала движению солнца. Она не щадила ни людей, ни животных. Мертвых овец сгребали в кучи и жгли прямо на полях, чтобы тела не достались птице и хищному зверю.

Чума пришла, когда в крупных городах уже не хватало еды — три дождливых лета приравняли хлеб к золоту, — поэтому высокой смертности многие нашли свое объяснение. Вот только скоро скудные урожаи убирать стало некому; косцы и жнецы, которых не забрал мор, ломили огромные цены, не страшась даже королевских штрафов за лихоимство.

Чума скакала из города в город, словно исполинская блоха. За несколько месяцев осквернила Италию, почти всю Францию (в ноябре 1347 она появилась в Марселе), Арагон, Наварру. В январе 1348 года зараза уже хозяйничала на улицах Монпелье.

В марте хворь принялась опустошать Авиньон…

2.

Меня зовут Жоэль Маланфан. Я — генеральный инквизитор Франции. Родился в 1293 году в опутанном виноградниками Бордо… Впрочем, это не имеет значения. Разве что поможет отыскать надгробную плиту над моими останками, если их соизволили отдать земле и накрыть камнем, а не предать огню. Да и это видится мне невозможным, столь же маловероятным, как и вы — читающие мои записи спустя века в мире с широкими дорогами, проложенными поверх болот и могил.

Читатель моего посмертного будущего, надеюсь, ты разбираешь эти строки в добром здравии, а мир вокруг не задыхается от трупного смрада разлагающихся тел. Надеюсь, вы победили ужас моего времени.

…В Авиньон мы въехали на рассвете.

Тяжелые мысли крались за мной и моей свитой во время пути из столицы. Одного из воинов, Бедара, мы оставили в лесу в половине лье от городских ворот. Он до последнего скрывал кровоточащие опухоли под мышками и в паху. Нож Венсана, смею надеяться, принес Бедару облегчение, а не вверг в темные пучины.

Рона по левую руку производила поистине гнетущее впечатление. Я видел такое и раньше: трупы забили реку. Их было так много, что некоторые возвышались над водой, как прокаженные святые — куски плоти, сваленные друг на друга, омываемые ядом, жидкой смертью. Полные реки… Отравленные и смердящие.

Под стать реке был и город: полузаброшенный, пропитанный истекающими в землю ядами, которые теперь поднимались зловонными испарениями. Живые люди больше походили на тряпье; тряпье перекатывал ветер.

Моя страна…

Болезнь расползалась по Французской равнине; зараженные угасали в муках за две — три ночи, кому-то хватало и половины дня. В пути нас настигли слухи, что смерть распахнула ворота Сен-Дени, парижской коммуны.

Что это? Проклятие или неведомый доселе недуг, древний родственник оспы, тифа, холеры? Кто в нем повинен? Человек или дьявол? Что может взойти на раскаленных солнцем улицах, в протоках бегущего по брусчатке дерьма, в нищете, страхе и одержимости?

Парижский епископ, духовный глава города, до которого, возможно, уже дотянулись щупальца мора, месяц назад наделил священников неслыханным правом по окончании исповеди отпускать грехи всем, кроме должников. Прощение от его имени. К такой щедрости не было никаких посылов — ни в энцикликах, ни в папских буллах. Хворь была еще за порогом, но жалкий старик уже принялся готовить город к небесам…

Всевышний, если загоняешь ты нас в подземные стойбища, как овец, нужны ли тебе слова, распроданные за бесценок, скатившиеся по замызганным рясам?