МЕДИАНН №2, 2019

Робость и излишнее смирение парижского епископа напомнили мне одного еретика из Монмартра, небольшой деревни ниже Парижа. Я казнил крестьянина за слова (небеса, тогда у меня не было сомнений в их порочности!), возмущающие простой народ. Он говорил, что «отпущение, имеющееся в христианском мире, близится к концу, и поэтому, если какой-нибудь человек придет к исповеди и отпущению грехов, то будет освобожден от грехов, если же он и не придет к исповеди, то все равно получит отпущение».

Мои спутники спрятали лица за повязками: по совету хирурга мы следовали этой сомнительной мере предосторожности.

В Авиньон меня позвал Папа Климент VI, Пьер Роже де Бофор-Тюренн. Корона незамедлительно ответила согласием: государю было не до религии. Проблем, которые предполагали мое личное присутствие в Авиньоне, центре католического мира, мне не раскрыли. А обещанную беседу с Папой мог посчитать компенсацией за «путь во тьме» только мечтательный идиот, но никак не пятидесятипятилетний человеческий обломок, которого волей судьбы закинуло так высоко. Но казна по-прежнему пополняла мой кошель, а парижский парламент признавал определенные права и влияние после того, как в 1329 году Филипп Валуа объявил в указе, что все герцоги, графы, бароны, сенешали, уездные и земские судьи, кастеляны, приставы и другие судебные чины обязаны повиноваться инквизиторам и их комиссарам.

Мы въехали на Площадь Часов и пустили лошадей аллюром.

Я сразу же приметил человека в тяжелом плаще с капюшоном. Он появился из проулка возле ратуши и двинулся к фигуре распятого Христа за опрокинутой оградкой церкви. У креста он на секунду-другую приостановился, склонил голову. За ним вырастало серое здание дома Всевышнего: высокий щипец крыши, барочное завершение башни на главном фасаде, культя недостроенной колокольни…

На голове прохожего не было шляпы с широкими полями, лишь капюшон, но не признать в нем чумного доктора мог лишь слепой или безумец. Клювастая маска и темный конус глухого балахона, в котором плыл человек, были излишне красноречивы.

Чумной доктор.

Вот как следовало облачаться инквизиции, чтобы внушать еще больший страх.

Маска в форме птичьего клюва защищала — на что надеялись сами доктора — от порченого воздуха. От чего она точно оберегала, так от болезненного смрада. Некоторые помещали губку с ладаном в ноздри и уши.

Доктор словно хотел, чтобы я увидел его и проследил взглядом. Своим появлением из теней подобно вору, остановкой под гипсовым распятием, небрежной легкостью походки.

Мои чувства отзывались на малейшие сигналы его движений, на детали одежды, едва ли достаточно глубокие, чтобы произвести столь сильное впечатление. Ни удаляющаяся процессия флагеллантов, публично бичующих себя кожаными плетьми в надежде на слезы Всевышнего, ни папские жандармы на противоположной стороне площади не завладели моим вниманием. А человек в плаще и маске буквально приковал.

Не спуская глаз с идущего к церкви врача, я направил коня в обход сваленных в кучу столов. Лавки мясников и зеленщиков были брошены, перевернуты, облюбованы мертвецами и воронами. Ни криков зазывал, ни запахов снеди. Городской рынок превратился в кладбище, как и все вокруг.

И тут я услышал голоса: обрывки дыхания и боли. Кто-то жалобно стонал внутри церкви. В этот момент чумной доктор переступил порог и исчез в затемненном провале входа, куда не попадали солнечные лучи.

Различить число стонущих голосов я не мог. Чудом казалось уже то, что ветер вообще донес до моих ушей хоть какие-то звуки.

Я усмехнулся своей настороженности. К ней не было никаких предпосылок. Врач в маске вороны тоже слышал голоса и поэтому…

Внезапно стоны оборвались.

Я остановил своих спутников жестом. Фигура чумного доктора стояла перед глазами, несмотря на то, что я уже довольно долго вглядывался в сумрак центрального входа. Изнутри не доносилось ни звука. Тихие шаркающие шаги, вероятно, придумал мой возбужденный мозг.

Почему меня взволновал этот врач?

Хочу сказать, что никогда не разделял веру в то, что разносчиками болезни являются птицы, веру, из которой и родился костюм доктора. По дороге к площади мы видели двух или трех египетских божеств, на которых, несомненно, были похожи доктора сего скорбного времени… Впрочем, громко называя их «докторами», я всего лишь хочу избежать путаницы: кому, как ни мне, знать, что квалифицированные доктора ничем не могли помочь прокаженным, а пропитанные воском и камфарой плащи и маски с клювом надевали волонтеры…

Так что же заставило меня остановиться?

Мистик оставался спокойным. Этот шарлатан ничего не чувствовал. Впрочем, чувствовал ли он что-либо кроме монет, перекочевавших в его кошель из королевской казны? Все остальные просто делали свою работу — дрались, исцеляли, — он же играл роль ведуна. Если бы не прихоть Папы, видящего пользу в фигурах эзотерического толка, я сжег бы этого лицедея вместе с теми, кого обличал его перст.

Все молча ожидали моего приказа. Люди и кони устали. Они стояли посреди умирающего города и чувствовали тяжелые удары его больного сердца.