Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???]

Комнату заполняла кромешная тьма — в какой-то момент уже наступил вечер. Свет фонаря снаружи смутно проникал внутрь, вычерчивая силуэт Сюаньминя у стола.

— Святоша, — чуть нахмурившись, прошептал Сюэ Сянь.

Сюаньминь отозвался, и в голосе его проступил совсем блёклый след усталости, словно он только-только вырвался из некоего положения, отнимающего душевные силы. С угла зрения Сюэ Сяня было видно, как он поднял руку и коснулся шеи сбоку.

Хотя в комнате и стояла непроглядная тьма и рассмотреть его пальцы в подробностях было совершенно невозможно, Сюэ Сянь тем не менее помнил: на суставе безымянного пальца этой руки у него тоже есть маленькая родинка — точно в том же месте, что и во сне только что.

Изначально Сюэ Сянь хотел рассказать Сюаньминю о грёзе, однако увидев, как он дотронулся до боковой части шеи, изменил решение.

Потому что другая мысль вдруг возникла в разуме Сюэ Сяня. Если только что он действительно видел всего лишь случайный сон, то не было никакого вреда в том, чтобы рассказать. Однако… что, если это не сон?

Сейчас между ним и медными монетами Сюаньминя существовала связь, что как следует и не объяснить. Если эта связь способна была передать от Сюаньминя к нему действие слюны дракона, могла ли она перенести и что-то другое? К примеру… воспоминания?

Если он не ошибался, когда печати на медных монетах рассыпались, память Сюаньминя немного возвращалась. Только что в процессе лечения печать одной монеты оказалась сломана, следовательно, то, что он видел… могло ли это быть как раз воспоминаниями, выхваченными из разума Сюаньминя?

Только потому, что связь была ограниченной, он видел всё это туманно — как будто через речной берег.

Если это в самом деле были воспоминания, напротив, спрашивать вот так напрямик не следовало. В конце концов, когда Сюаньминь рассказывал ему по собственной воле, это было одно дело, когда же он видел сам без ведома Сюаньминя — другое.

Он думал подождать, пока Сюаньминь не придёт в себя немного, и хорошенько поговорить с ним, вот только сразу медными монетами, видимо, лучше было всё-таки не пользоваться как вздумается, чтобы связь не становилась глубже.

Сюаньминь слышал, как он позвал его, но медлил, не заговаривая. Затем склонил голову набок и спросил:

— В чём дело?

Сейчас голос его звучал гораздо лучше, чем прежде, похоже, он уже оправился по большей части.

— Всё же сначала верну тебе медные монеты, пока что я не могу ими пользоваться, — Сюэ Сянь поднялся, расслабил мускулы и кости и словно бы рассеянно положил медные монеты в руку Сюаньминю.

Он привык зацеплять пальцем шнур, связывающий монеты, и когда клал их Сюаньминю в руку, ещё не убрал палец от бечёвки.

Сюаньминь держал медные монеты, он — шнур, и в темноте казалось, точно они связаны тонкой верёвкой.

На мгновение разум[206] его будто смутил демон: медля, Сюэ Сянь не отпускал, и Сюаньминь — тоже.

Долгое время спустя Сюэ Сянь пошевелил обвитым тонкой верёвкой пальцем, однако вовсе не выпустил, а не легко и не сильно подтянул на себя. Он опустил взгляд, посмотрел на сидящего перед ним Сюаньминя и произнёс шёпотом:

— Ты…

Тук-тук-тук…

Внезапно раздался стук, за дверью показалась хилая худощавая фигура, и внутрь донёсся сухой голос Лу Няньци:

— Вставайте, хозяева дома празднуют день рождения, как вы можете спать настолько допоздна?

Сюэ Сянь разжал палец и отпустил тонкий шнур полностью:

— Почти забыл, что за день. Сегодня старшая сестра Цзян Шинина пригласила нас на праздничный ужин, идём.

В глазах семьи Фан он и Сюаньминь были благородными людьми. Лу Няньци только возглавлял наступление, и едва Сюэ Сянь открыл дверь комнаты, как собралась вся семья Фан — и старшие, и младшие, — настоятельно приглашая и увлекая его и Сюаньминя в приёмный зал.

Только теперь, глядя на стол, полный изысканных кушаний, сравнимых с ресторанными, Сюэ Сянь понял, над чем же, в конце концов, спозаранку хлопотала тётушка Чэнь, снуя туда и обратно с кухонным ножом в руках.

Было сказано, что празднуется день рождения, в действительности же это был отнюдь не какой-то большой день в году. Цзян Шицзин и Фан Чэн лишь использовали такой повод, чтобы собрать всех за обильным семейным пиром, — и только.

Без чужаков семейное застолье было шумным и бойким, однако весьма приятным. Первую половину ужина ещё придерживались кое-каких приличий, во второй же братья-близнецы принялись буйствовать, и дальше их стало уже не остановить.

Компания с братьями Чэнь как основной силой бесстыже дразнила Фан Чэна и Цзян Шицзин, а закончив с ними, пошла донимать дядю Чэня и тётушку Чэнь.

— И не стыдно?! Ешьте свои кушанья, не угомонитесь, завтра накормлю вас двоих пойлом для свиней! — тётушка Чэнь раздражённо прогнала бегающих по всему залу братьев обратно на места, набросившись на них с разборками.

Фан Чэн, впрочем, налил чашечку вина, отмёл шумное кроличье хулиганьё[207], придержал рукав одной рукой и, улыбнувшись Цзян Шицзин, поднял чашу.

Цзян Шицзин выставила указательный палец и подчеркнула: