Медсестра

Мать стояла у печи, скрестив руки на груди. Ей правилось все, что говорил зять, она видела его неподдельное волнение, его желание помириться, и будь она на месте дочери, то, не раздумывая, бросилась бы ему на шею. Василий Терентьевич ей таких слов не отпускал. Он лишь сердито подмечал: «Ну чего губы надула? Щас как щелкну по ним, вся охота надувать пройдет!» И она тут же укрощала обиду. А у Петра добрые интонации, и правым он себя не выставляет, как бы говоря, что готов и прощение попросить. Но мать чувствовала, что дочь уже не вразумить.

— Обиды забывать надо, — согласилась Аграфена Петровна, поддерживая зятя.

— Забыть крысу со вспоротым животом? Да меня никто так еще не унижал! — выскочив из спальни, с пол-оборота завелась Алена. — Без памяти, может быть, и лучше жить, только я так не умею! Ну чего ты ходишь? Что, девок мало? Да свистни, с тобой любая в новую квартиру поедет! Не рви ты нам душу, не мучай нас, пойми, разбитую чашку не склеишь, с первого дня уже не начнешь! Было бы все так легко, семьи бы не распадались! Чуть что, трах-бах, и снова с первой страницы, будто и знакомы до этого не были! И вовсе не обида это, товарищ Грабов, а тобой совершенное преступление, которое карается законом. Радуйся, что я в милицию не заявила и тебя не посадили. Забудь меня, не дергай нас с матерью! Мы ничего у тебя не просим и ничего не хотим! Чего тебе еще? Здоров, цел, крыша над головой, ордена на месте! Прощайте, товарищ Грабов, спасибо за науку, век не забуду, такой у меня характер!

И она снова упорхнула в спальню, ласково заговорила с дочерью, развеселила ее крякающей резиновой уточкой.

Петр с потемневшим лицом несколько секунд стоял у стола, с трудом переваривая гневную отповедь. Конечно, он мог и возразить в ответ, но Алена обрезала все концы, и связать их было уже невозможно.

— Ну вот!.. — в сердцах бросил он Аграфене Петровне, как бы говоря, разве можно ее хоть в чем-то убедить?

Грабов шумно вздохнул, развернулся и вышел из избы. На крыльце он достал из кармана коньяк, вырвал пробку и одним махом заглотил содержимое. Потом сунул пустую бутылку обратно в куртку, постоял на остром ветерке, закурил и двинулся прочь от дома жены.

Через час прибежала свекровь Катерина, снова начались уговоры. Та сразу же ударилась в слезы и просила не губить сына, уверяя, что он у нее такой: кого полюбил, на другую не сменяет, и нужно смириться. Она твердила только об одном, вернуться в их семейный дом.

— Можешь с ним не разговаривать, хоть месяц еще держать обиду, только вернись! — не выдержав и бухнувшись ей в ноги, завопила свекровь. — Не губи сына, он единственный у нас, в нем наша жизнь!

Не удержавшись, Алена и ей рассказала, как их сын принудил ее выйти за него замуж, но Катерина и тут нашла сыну оправдание.

— Все от любви у него, все от любви, касатка моя! Он и убить может, и сам себя задушить, каждый по-своему чувства выражает, а он вот так, по-дурному, ну что сделаешь! — с пеной у рта защищала его свекровь. — Ты только сама-то не заносись, тоже не сахар! Весь поселок судачил о том, как вы с хирургом через ночь дежурите, запираетесь ото всех в ординаторской

да свет выключаете! С такой-то молвой как было тебя замуж брать? У Петра ведь и собственная гордость есть, он орденоносцем с войны пришел да при деньгах, и парень из себя крепкий да ладный, и родители не последние люди, вот и пригрозил твоему хирургу, что ж тут такого, можно и по-человечески эту угрозу понять!

Она говорила почти без пауз, и трудно было вставить даже словцо в напористую речь свекрови, но зря она о слухах поселковых упомянула. Аграфена Петровна сразу заметила, как занялась огнем дочь, и, едва свекровь стала скисать, Алена выложила и ей свои козыри:она в невестки ни к кому не напрашивалась и Петру отказала сразу же. Если б не его угрозы уничтожить хирурга, она бы и близко к нему больше не подошла, а коли у их сына страсть к убийствам, так война в Чечне еще продолжается, можно снова записаться контрактником. Только ей такого мужа не надо, и она просит лишь об одном — чтоб ее оставили в покое. Девок в Заонежье пруд пруди, пусть любую берет, а ее забудет.

Свекровь застонала, схватилась за голову.

— Ой, что будет, что будет?! — утирая слезы, заголосила Катерина. — Он что решил, то топором не вырубить. И все мои слова ему как мертвому припарка! Разве бы я стала слезы лить да на коленях ползать, если б мы с отцом переубедить его могли. А у него как заклинило. Увидел твою Алену — и весь мир померк! Ой, что будет, что будет!

Она еще долго говорила без умолку, вздыхая и постанывая, говорила не столько для старой подруги, сколько для Алены, сидевшей в спальне и вынужденной выслушивать эти ненавистные мольбы, но чем больше свекровь причитала, тем сильнее росло сопротивление Алены.

Едва она ушла, как Нежнова схватила чемодан и стала собирать вещи.

— Ты куда собираешься? — прошептала Аграфена Петровна.