Мэйделе

Связаться с консульством ребе убедила информация Зеева из полицейского управления. По его информации, за последние десять лет так или иначе исчезло более двадцати человек, найденных потом мертвыми, все дети и все с очень характерными повреждениями, но дела по какой-то причине значились сданными в архив, хотя и не содержали формальных признаков расследования, что для Германии было очень неправильно и намекало на прикрытие деятельности неизвестных, но вот именно такая статистика позволила забить тревогу, отчего кто-то решил разобраться в проблеме.

– Я предлагаю сделать так, учитывая, что официально ее не ищут, – предложил пожилой мужчина в своей характерной вышитой бисером кипе.21 – Записываем ее семилетней, оставшейся без родителей, внешне похожа, при этом какую-нибудь инвалидность придумаем. Имя – Ита Кац, например. Это уведет от нее подозрения, потому что, во-первых, она тогда никого интересовать не будет, а во-вторых, просто выпадет из сети поиска по возрасту.

– У тебя проблем не будет? – поинтересовался ребе. – Это же не слишком законно?

– Понимаешь, ребе, – вздохнул Лев, почесав лоб указательным пальцем. – Ситуация очень непростая, а для прикрытия возможных свидетелей преступлений у того же Зеева есть много возможностей, вот мы их и используем.

– То есть ни слова лжи, – хмыкнул раввин, принимая план действий.

Единственное, что могло бы выдать девочку – ее глаза, но с этим тоже можно было работать. Пока же медики написали что-то не самое приятное в бумагах, из которых следовало, что девочка находится на больничном, чтобы иметь возможность в будущем посещать детский коллектив. А так как по отметкам в документах22

можно было сделать вывод о вмешательстве полиции, то все были спокойны – им виднее. Различные органы не дергались, документы, касающиеся опеки, были оформлены буквально сразу, отчего ребецин успокоено выдохнула, а девочка жила…

Ите, с удовольствием забывшей имя Ингрид, очень нравились праздничные ритуалы, девочка расцветала, она будто действительно стала младше психологически, хотя росла очень хорошо на правильном питании, за чем следили женщины общины под предводительством ребецин. Молитвы дарили спокойствие и ощущение того, что все происходящее – правильно, а тепло женщин общины позволяло забывать все плохое.

– Нужно зажечь свечу, потом закрыть ладонью глаза и проговорить благословение, – учила ее ребецин, улыбаясь. Девочка, вместе со всеми женщинами, зажигала субботние свечи.23 – Главное, это делать с чистым сердцем, с радостью, понимаешь?

– Понимаю, – кивнула Ита, потянувшись к свече, сразу же зажегшейся от щепочки. Проговорив благословение, девочка открыла глаза, заглянув потом в лицо женщины, будто спрашивая: «Я справилась? Я хорошая девочка?»

– Ты умница, мэйделе, – погладила ее в ответ Рахель. Все чаще девочку, выглядевшую таким ребенком, звали просто «девочка», но это безличное именование не обижало, а дарило какое-то внутреннее тепло. И Ита чувствовала себя хорошей, нужной, важной. Каждый день она чувствовала это, все чаще улыбаясь, все реже вскакивая от ночных кошмаров, а община искала ответ на вопрос – кто и зачем убивает еврейских детей.

Пришла весна, а с ней и Пурим, это праздник в память о спасении евреев, проживавших на территории Древней Персии, от истребления Аманом-амаликитянином, как объяснили Ите. Ну, сначала был пост Эстер, когда кушать нельзя, но Иты это правило не касалось, потому что она ребенок. Тем не менее девочка решила провести этот день вместе со всеми, поэтому ее поили бульоном, чтобы она не сделала себе плохо. Иногда Ита упиралась и переубедить ее было совершенно невозможно. А после поста был веселый праздник с карнавалом и чем-то похожим на концерт для детей. Десятки детей собрались, и Ита шагнула к ним. Как ни странно, ее сразу же приняли в свой круг, отчего стало так радостно, так весело, что девочка весь день и не запомнила. В этот день ребе говорил немного иначе и еще была молитва «Мегилат Эстер», показавшаяся Ите очень красивой, но детский праздник, конечно, сделал девочку счастливой. Спустя месяц или около того наступил Песах…24

* * *

В самом конце мая наступил этот день. День Памяти. Ита не знала ничего об этом дне, но женщины общины рассказали девочке, что это память об убитых евреях. Еще его называли Днем Катастрофы. Ребецин усадила большую уже девочку себе на колени и принялась рассказывать о том, как одни люди убивали других людей только за то, что они есть.

Все в этот день были понурыми и очень грустными. А потом, уже после службы, ребе показывал на большом экране кадры из старых фильмов, называвшихся «кинохроника». Младших детей не пускали, потому что там было слишком страшно, но Ита, знавшая все закоулки в синагоге, пробралась и, усевшись почти у самого экрана, принялась смотреть и слушать.

– Концентрационные лагеря, газовые камеры, расстрелы… – на экране были показаны люди – почти скелеты, смотревшие, казалось, с немым вопросом: «За что?».