Мехасфера: Ковчег

Ее смирение перед тираном казалось непостижимым уму, не знавшему о тайном соглашении между ней и Куско. Даже если этот лицемер действительно станет вождем и без особой причины высечет Пуно, то парень по крайней мере останется жив. Именно это гарантировал Куско Лиме в ответ на ее беззаветную преданность и именно пока Пуно жив, девушка будет спокойна за сделанный ею выбор. Все что угодно, лишь бы единственный близкий ей человек продолжал свой жизненный путь и радовал ее самим фактом своего существования. Это ли не прекрасно? Это ли не настоящая любовь? Лиму словно пронзило молнией. Любовь — это слово давно затаскано и означает лишь зависимость от кого-то, навязчивое желание быть с ним рядом, им обладать. Тогда как же назвать то чистое чувство к Пуно, не вызывающее никакого желания чего-то от него требовать, а только несущее счастье, оттого что он есть?

Когда Куско заснул, Лима обратилась с этим вопросом к полковнику. Тот лишь ухмыльнулся:

— Люди все извращают. По-хорошему любовь, конечно же, должна быть чистым, бескорыстным чувством, но мало какая душа способна такое испытывать, хотя каждый считает себя особенным. И чем невежественнее человек, тем более особенным он себя считает. Так вот каждый верит, что может испытывать любовь. И он называет свое примитивное желание кем-то обладать этим красивым чувством. Только и всего. Все началось с Шекспира…

Альфа сидел с Лимой на носу корабля, в то время как остальные мирно спали на расстеленных в рубке матрасах. Куско сжимал в пальцах моток ветоши, думая во сне, что это рука Лимы.

— Шекспир? — тихо переспросила девушка.

— Ага. Драматург. Писал истории о человеческой природе, о самых обычных страстях. Начиная от жадности и заканчивая любовью. Был очень успешен. С тех пор все новые истории суть продолжение фундаментальных ветвей его творчества.

— Об этом вы говорили тогда в тюрьме?

— Да. Он сумел облечь самую обычную жизнь в гениальную пьесу, и с тех пор любая мелочь, любая человеческая судьба кажутся частью придуманной кем-то драмы. Теперь каждый раз делая что-то отчаянное, особенное, переступая через себя, я не могу поверить, что это творится на самом деле, мне кажется, что произошло какое-то вмешательство извне, ведь не может же простая жизнь быть в точности как у Шекспира. А на самом деле может. Он мастерски смешал величие искусства с обыденностью. Хорошая драма стерла границы между жизнью и выдумкой…

— Вы сказали про вмешательство извне. Это откуда? — удивилась Лима.

— Я не знаю, — вздохнул Альфа. — Поищи ответ там, откуда черпаешь свои видения.

Они замолчали, и только шорох мокрого мусора нарушал тишину растянувшейся на всю зиму ночи. А потом они, удерживая равновесие на качающейся палубе, тоже пошли в рубку поспать.

Когда весь отряд проснулся, стояла все та же ночь. Часы над столом капитана давно остановились, и сложно было уловить смену суток. Одна лишь луна помогала точно отмеривать дни месяца, безудержно подгоняющие скорую вспышку на Солнце. На полпути к острову инки и морпехи встретили Новый год. Никто не мог узнать, в какую именно минуту он наступил, — самые точные расчеты Эхо давали диапазон в два часа, поэтому пришлось действовать наугад. Путники помыли консервные банки, налили в них единственное, что имели, — чистую воду, и отпраздновали наступление четвертого тысячелетия от Рождества Христова.

— Может, хоть в этом году нам повезет, — с надеждой сказал сержант.

Альфа лишь угрюмо отвел глаза. Он знал, что не повезет, но было еще рано раскрывать карты.

От нечего делать все снова легли спать. Томясь от безделья, члены отряда чувствовали себя разбитыми, напуганными, безвольными. Другое дело раньше, когда им приходилось двигаться к цели, ехать, идти, полагаясь лишь на свои силы. Само их усердие рождало смысл существования. А теперь они просто покачивались без дела на плывущем в темноте корабле, от них больше ничего не зависело. Оставалось лишь ждать, когда впереди покажется заветный остров. Без дневного света мысли начали путаться, перед глазами то и дело мелькали короткие галлюцинации. Это были не те сумасшедшие образы, как у одурманенных виртом рейдеров, а скорее невинные когнитивные искажения, почти сразу отсекаемые разумом, но даже они с успехом расшатывали и без того подавленное сознание.

— Расскажи что-нибудь интересное, — требовал Куско от Лимы.

— Не знаю… Я очень устала.

— Давай рассказывай, иначе я тут с ума сойду!

И девушка начинала вспоминать истории из детства, казавшиеся теперь чужеродными. Как будто кто-то поместил в голову Лимы воспоминания о другой девочке. Именно другой, ведь сама Лима уже не могла представить, что жила где-то за пределами этого мрачного корабля. Она не помнила, что такое еда, не могла представить ровную поверхность земли без морской качки и даже недавний поход через Пустошь казался ей выдумкой, навеянной галлюцинацией. Все от нехватки света.