Меланхолия

Да полноте! Существует ли он?! Может ли он быть на этом кладбище, где каждый шаг выворачивает из-под песка чьи-то черепа и кости? Сколько полегло здесь таких смелых и отчаянных? И удастся ли еще вернуться? Вырваться из ловушки на крыльях удачи? Но это лишь крик ничто, потерянная душа вопит о том, чего никогда не существовало под Луной. Иллюзии ампутированной личности...

Нельзя найти того, что не спрятано. Кашель пожирает легкие, выковыривает их из груди кровавыми кусочками, превращая слабое тело в ироничную клепсидру - ну-ка, посмотрим, на сколько хватит упорства волны ловить ветер и бежать по смятой основе океана. Искать - это настолько лично, это значит выделиться, вывернуться из единения всех вещей и звуков, это значит искать и не находить только одно - самого себя, а все остальное - лишь повод. Волна вновь раздувается от собственной значимости только затем, чтобы ей был преподнесен последний урок, чтобы она разбилась на миллион частей о мертвые скалы, распалась, рассыпалась в тупом изумлении от внезапного конца.

И лишь когда полностью исчезаешь, когда твои кости ссыпаются в общую могилу просветленных, лишь тогда и ни мгновением раньше приходит понимание... Его можно увидеть, к нему можно притронуться, шепча человеческие банальности, к нему можно взывать, обезумев от страха, но Черный Камень так и будет молчаливо простирать отточенные лезвия в свинцовое небо, неисповедимыми путями управляя течениями воздушных рек, порождая бури и ураганы, усмиряя волны до легкой ряби космического покоя. Круг замкнулся. Волна получила свое оправдание, разбившись о берег. Теперь уже все неважно. Прозрение дает свободу, которой нельзя воспользоваться, она не вмещается в жесткий канон выбора, она не соответствует идеалу порхающей бабочки, она - худшее бремя преображения. Любые миры приветливо открывают свои двери, любые дороги расходятся из под ног одиночества...

Великая ирония заключается в мудром понимании - человеку есть что терять в мире. Его присутствие всегда оправдано, но не всегда дано. Оно скрыто в нем самом, в недоступной тайне души, как неловкая крупинка, которую еще только предстоит превратить в жемчужину. Чтобы добраться до тайного источника света, притронуться к средоточию света необходимо вскрыть раковину, выпотрошить ее, очистить во имя... во имя... Чего?

Тысячи привязанностей, тысячи лиц, миллионы слов и картин - вот что такое эта раковина. Вот чем всегда приходится жертвовать ради стремления достичь чего-то большего, понимая, ощущая кончиками пальцев, что ничего большего дано уже не будет...

- Вам что-нибудь принести? - вежливый стюард склоняется ко мне. На нем белоснежная униформа, но он не ежится от жестких объятий холода. Привычка. Вот у меня нет такой привычки. У меня есть лишь одиночество, во имя которого я и сижу на палубе. Хотя что-то горячительное сейчас бы не помешало. Но день только начинается.

- Кофе. Черный кофе без сахара.

- Коньяк?

- Не сейчас, - и стюард меня понимает. Он тоже не сторонник спиртного в такое прекрасное утро.

- Хороший день предстоит, - говорит стюард.

- Да, - соглашаюсь я, - день предстоит действительно хороший.

Мы почтительно умолкаем и смотрим на медленно проплывающий мимо берег. Лес слегка расступается, открывает заснеженную равнину с утопающими в снегу домами, соединенными с синевой тонкой пуповиной дымков из труб. Снег округлыми холмами спускается по пологому берегу, нависает над черной водой подтаявшим козырьком. Река парит, набрасывая еле заметную вуаль на покой и безмолвие зимы. Кое-где сквозь снежный покров пробиваются невысокие деревца с печально опущенными ветвями. Крохотные льдинки, обточенные горячей водой до округлой прозрачности, ударяются о борт корабля. Природный метроном, подчиняющийся собственному неторопливому ритму.

- Зимнее путешествие почему-то не пользуется популярностью, - прерывает молчание стюард. - Хотя, по мне нет ничего прекраснее, чем плыть вот так... Вы понимаете?

Я киваю. Я прекрасно понимаю. Я сам готов выдумать незамерзающую реку, зиму, покой. Из отверстий в палубе растекается тепло, оно заполняет тело до кончиков пальцев, и уже не верится в тот первый удар морозного ветра, когда выходишь из расслабляющей духоты каюты и внутренних коридоров.

Стюард исчезает, а через несколько мгновений каким-то волшебством рядом со мной оказывается большая металлическая кружка с винтовой крышкой и выступом соски. Опасливо касаюсь покатого зеркального бока, но он не обжигает. Греет. Покалывает подушечки пальцев деликатным теплом. Отхлебываю, смотрю и слушаю. На первой палубе прямо подо мной раздается мерный стук. Обкалывают лед с перил - длинные, прозрачные бороды сосулек, проступающие на всех металлических частях корабля. Трудная и нудная работа - вынужденная плата за зимнюю навигацию. Некоторое беспокойство для десятка пассажиров, предпочитающих столь странное времяпрепровождение, хотя, наверное, внизу никого и нет. Все мы здесь - на второй и на третьей палубах. Одинокие скитальцы зимы.