Меланхолия

- В один из вечеров мы с ней беседовали о Ницше... К моему удивлению она прекрасно разбирается в нем. Даже процитировала... Позвольте... От этой болезненной уединенности, из пустыни таких годов испытания еще далек путь до той огромной, бьющей через край уверенности, до того здоровья, которое не может обойтись даже без болезни как средства и уловляющего крючка для познания, - до той зрелой свободы духа, которая в одинаковой мере есть и самообладание, и дисциплина сердца и открывает пути ко многим и разнородным мировоззрениям, - до той внутренней просторности и избалованности чрезмерным богатством, которая включает опасность, что душа может потерять самое себя на своих собственных путях или влюбиться в них и в опьянении останется сидеть в каком-нибудь уголку, - до того избытка пластических, исцеляющих, восстанавливающих и воспроизводящих сил, который именно и есть показатель великого здоровья, - до того избытка, который дает свободному уму опасную привилегию жить риском и иметь возможность отдаваться авантюрам - привилегию истинного мастерства, признак свободного ума!

- Надо же, - говорю я. - Как интересно.

- Умная девочка. И необычная, - тут мсье спохватывается, отчаянно прикладывает руки к сердцу и склоняет голову. - Извините меня, ради бога, извините. Старческая привычка болтать... Поверьте, это искреннее восхищение и... и... только восхищение... Наш круиз располагает к некоторой... э-э-э... легкости нравов и упрощенности церемоний...

Возможно он ждет, что я скажу нечто вроде "Бросьте, какие проблемы", но я молчу. Не потому что меня задело это откровенное внимание к моей умной девочке, а просто мне кажется, что поток извинений нужен гораздо больше самому пожилому мсье. Невинная жертва изящного воспитания. Я отхлебываю из кружки и говорю:

- Здесь прекрасно готовят кофе.

Мсье достает из кармана куртки пустую трубочку-носогрейку и прихватывает черный мундштук зубами:

- Здесь все прекрасно. Словно мы последние люди на этой странной земле.

Я улыбаюсь:

- Не вы первый об этом говорите. Наш круиз...

- Да, конечно. Это название нашего круиза. Небольшой плагиат из моего цитатника, платой за который и являются эти дни покоя и безмятежности.

- Вы писатель?

Мсье качает головой:

- Нет. Конечно нет. Легкое недоразумение. Скажу вам по секрету, писателей вообще не существует.

- А люди существуют?

Берег стремится к кораблю по плавной белоснежной дуге, очерченной полоской песка и гальки, смешанными со снегом. Кажется, что еще немного и где-то под днищем поднимется, напряжется мель, ухватится присосками за гладкую обшивку, сталкивая утреннюю негу в тревожную суету и раздачу спасательных жилетов. Такого не хочется. И не верится. Верится во многое - в возможность подобного путешествия, в возможность необычного круиза, в покой зимы, в собственный покой - тяжелый, основательный, зеркальный, как чаша ртути, а в банальное приключение с кораблекрушением не верится. Чувствуется, что все будет нормально.

На нижней палубе появляются головы матросов, которые тоже рассматривают проглядывающий сквозь черноту воды язык близкого дерева. Корабль еще замедляет ход и теперь только течение готово нести нас дальше к неизвестной цели.

- Узкое место, - говорит мсье.

- Мы пройдем, - уверенно отвечаю я. - Должны пройти.

- Я знаю.

Корабль и его команда живут собственной, таинственной жизнью. Работает двигатель, где-то вращается рулевое колесо, раздаются сигналы и команды, что-то делается - незаметно, умело, скрытно, и нам остается только доверяться программке круиза и редким комментариям экскурсовода. Здесь другая культура. Здесь нет раздражающего запанибратства капитана и пассажиров, торжественных обедов и балов, как в морских путешествиях. Здесь все камерно и аскетично. Вода и лед, зима и пламя. Воплощение одиночества странствующих пилигримов.

- Необычные места, - вторит эхом мсье. - Пейзаж для медитации, катарсиса и подведения итогов.

- Вам, наверное, хорошо здесь пишется?

Мсье усмехается.

- В таком путешествии вообще нельзя писать. Здесь нельзя думать. Здесь можно позволить себе невероятную роскошь - не думать. Остановить безумный бег внутреннего монолога, чтобы действительно мыслить.

- Понимаю.

- Все остальное - только форма, в которую кто-то залил нас, чтобы сделать... чтобы что-то сделать.

Деревья склонили черные ветви к кораблю, так что можно дотянуться до них. Я протянул руку и почувствовал твердый и шершавый холод, под которым все равно таилась непонятная и непонятая жизнь. Даже Горячая река не могла отодвинуть вечного цикла природы. Лес купал свои корни в тепле, но стужа сбивала зелень и грызла стволы. Иногда жар и холод сшибались, замыкались, схватывались в мертвом клинче, корежа и разрывая пробудившееся дерево. Нужно было спать. Спать, не смотря ни на что, не поддаваясь теплу, лишь воспаряя от корней в древесные сны о близкой весне.