Мемуары

Мы с принцессой Пфальцской решили, что мне должно объясниться с Месьё, чтобы во второй раз не случилось подобного недоразумения, которое способно расстроить самые обдуманные планы. Я говорил с ним без обиняков, я не скрывал досады. Он устыдился, он каялся. Правда, вначале он надеялся меня обмануть, уверив, будто ничего не говорил маршалу де Грамону, хотя, мол, и вправду полагал, что тому следовало бы намекнуть, будто он, Месьё, вовсе не так уж привержен фрондерам, как убеждает себя Королева. Словом, я не мог вытянуть из него ничего, кроме этих жалких объяснений, которые убедили меня, что совершить этот ложный шаг его толкнул страх перед тем, как бы двор не освободил вдруг принцев без его участия. Когда я объяснил Месьё, какие следствия этот шаг может иметь для него самого и для всех нас, он поспешно предложил мне сделать все необходимое, чтобы поправить дело. Он написал мне из Лимура ³⁰³

, куда часто ездил, помеченное задним числом письмо, в котором высмеивал, и даже весьма едко, попытки маршала де Грамона завести с ним переговоры. Насмешки его в согласии с наставлениями, данными мне принцессой Пфальцской, сопровождались такими подробностями, что становилось несомненным: переговоры с маршалом — чистейший вздор. Принцесса Пфальцская как бы в знак особого доверия показала упомянутое письмо Виолю, Арно и Круасси. Я сделал вид, будто этим раздосадован. Потом смягчился, поддержал насмешки Месьё, и с этой минуты до самого дня освобождения Принца маршала де Грамона и Первого президента морочили так, что, по совести, мне было их немного жаль. В эту пору мы натолкнулись еще на одно препятствие, так сказать, семейственное. Хранитель печати, который, как вы уже знаете, примкнул к нам, чтобы погубить Мазарини, чрезвычайно боялся освобождения принца де Конде, хотя в разговорах с нами в этом не признавался; но поскольку Лег согласился содействовать этому освобождению потому лишь, что не мог мне противиться, г-н де Шатонёф решил воспользоваться им, чтобы через г-жу де Шеврёз вынудить нас к проволочке. Я вскоре это заметил и рассеял тучу с помощью мадемуазель де Шеврёз, которая так пристыдила мать, колебаниями своими мешавшую ее замужеству, что герцогиня тотчас вновь приняла нашу сторону и даже оказала нам немалую помощь в отношении Месьё, чье слабодушие всегда имело несколько ступеней. От склонности было еще далеко до желания, от желания до решимости, от решимости до выбора средств, от выбора средств до применения их к делу. И что самое поразительное, — он способен был зачастую остановиться вдруг на полпути в разгар самого дела. Тут-то герцогиня де Шеврёз нам и помогла, и Лег, видя, что предприятие наше зашло слишком далеко, не стал нам мешать. Г-жа де Род, со своей стороны, исполняла нужную роль при хранителе печати, который, впрочем, не решался выступить открыто. Наконец Месьё подписал свой договор и то, как он это сделал, обрисует вам его нрав убедительней всех моих слов. Комартен с договором в одном кармане и письменным прибором в другом захватил герцога на пороге его кабинета, вложил ему в руки перо, и тот, по словам мадемуазель де Шеврёз, поставил свою подпись на бумаге с таким видом, словно подписывал договор с чертом, опасаясь, что его застигнет за этим делом его ангел-хранитель. В соглашении этом оговорен был брак принца де Конти с мадемуазель де Шеврёз, ибо, разумеется, в моем договоре о нем не могло быть и речи. Включено сюда было и обещание не препятствовать моему назначению кардиналом, но только в связи со статьей о предстоящем бракосочетании принца де Конти; особо упомянуто было, что Месьё вырвал у меня согласие принять такое обещание от принца де Конде лишь тогда, когда меня убедили, что принц де Конти вступает на мирское поприще, и старший брат уже не может притязать на кардинальский сан для младшего. Принцы участвовали в этих переговорах так, словно находились на свободе. Мы им писали, они отвечали нам, и никогда еще связь Парижа с Лионом не была столь постоянной. Бар, их охранявший, был человек недалекий, но тут удалось обмануть даже прожженных хитрецов. Принц де Конде, выйдя из тюрьмы, рассказывал мне, каким способом ему доставляли письма. Я это запамятовал. Кажется, иногда ему передавали их в золотых монетах достоинством в сорок восемь ливров

³⁰⁴

, которые были полыми внутри. Когда я сам оказался в тюрьме, мне эта уловка не пригодилась, ибо мне передавать деньги не разрешали.