— Еще в Париже он представил госпоже де Мариньон некоего маркиза де Бридели, прекрасно зная, что тот присвоил себе по подложным документам чужое имя. И поскольку лжемаркиз умудрился выманить у дамы весьма приличную сумму денег, после чего исчез в неизвестном направлении, есть предположение, что барон де Луицци — его сообщник.
— Барон де Луицци! — вскричал Кростенкуп, прервав таким образом мирное течение беседы, во время которой секретарь подготавливал все необходимое для ведения записей. — Так это Луицци! Старый знакомый.
— Да, вот он, перед вами.
— Но он же невменяем! Абсолютно сумасшедший, больной человек, поверьте мне как доктору! Я вылечил его после предыдущего приступа, но он ускользнул от меня и, естественно, заболел снова, тем более что смылся не заплатив.
— Итак, — огорчился судья, — получается, что его бесполезно допрашивать…
— Абсолютно бесполезно, просто невозможно!
— Что ж, достаточно, — подытожил судья, — мы констатируем его невменяемость.
Луицци хотел было запротестовать, но смирился со знаком Дьявола, повелевающим молчать, и их оставили вдвоем.
— Теперь ты видишь единственный путь к спасению, барон. Признание твоей недееспособности избавит тебя от следствия и суда.
— Ты опять обманываешь, лукавый.
— Когда я говорил тебе неправду, хозяин? Когда рассказывал о госпоже де Мариньон, историей которой ты воспользовался с не очень-то чистыми намерениями, что и расхлебываешь до сих пор? Или я тебя обманывал, поведав историю Эжени, хотя в результате ты мог оказаться вне сферы моего влияния, обретя то, что позволяет отринуть мои услуги, — счастье?
{310}Или я тебя не ткнул мордой, как бессмысленного щенка, в то самое место дарственной, которое должно было женить тебя на этой женщине? Разве моя вина, что ты и прочитать-то толком ничего не можешь? Что ты, подобно большинству мужчин, вечно скользишь по поверхности, не утруждаясь заглянуть в суть, и что ты остался в итоге тем, чем и являешься — спесивым и жадным себялюбцем, как и почти все остальные представители сильного пола. Но это не мой грех, хозяин! Я тут ни при чем, я тебе не лгал.— А мое состояние? — всхлипнул Луицци.
— Дай мне двадцать месяцев, которые я прошу, и я вытяну тебя отсюда богатым, незапятнанным и, что еще важнее, уважаемым.
— Как ты это сделаешь?
— Тогда и узнаешь.
— Двадцать месяцев сна… — задумался Луицци.
— Всего-то?
— Что ж, бери, аспид.
Дьявол коснулся барона кончиком пальца, и Арман погрузился в сон.
Проснулся он на следующее утро в той же самой камере. Все вокруг осталось неизменным, только появился его магический колокольчик. Призвав Сатану, Луицци сказал ему:
— Поспал я просто прекрасно, хотя и не очень долго, но при мысли, что нынче вечером мне придется заснуть на двадцать месяцев, становится как-то жутко, и что особенно неприятно — не знаю, на что убить целый день. Двадцать месяцев сна — есть отчего и в самом деле чокнуться.
— Почитай, что ли, для развлечения, — пожал плечами Дьявол.
— Ты можешь принести мне книги?
— Я многое могу, хозяин. Могу предложить тебе на выбор, в том числе и неизданные. Пошли.
Дьявол зашагал прямо сквозь двери, невзирая на запоры и решетки, барон последовал за ним, и вскоре они оказались в довольно прилично обставленной камере. Луицци взял приготовленные уже Дьяволом волшебные очки, позволяющие видеть даже в полной темноте: в постели глубоким сном спала женщина редкой красоты.
— Кто она? — спросил Луицци.
— Госпожа де Карен, жена того очаровательного молодого человека, с которым вы прелестно провели один вечерок.
— Это был ужас.
— Для тебя — возможно.
— Но уж не для тебя, Сатана.
— О да, я немножко позабавился: вы все такие отъявленные мерзавцы!
Дьявол издал тот самый едкий смешок нотариуса, который полоснул по сердцу Луицци и резанул ухо своей фальшью. Барон резко встряхнул головой:
— Это ты — последний мерзавец, ты, поскольку с таким остервенением стараешься продемонстрировать мне наш мир в самом неприглядном виде.
Дьявол только издевательски хихикнул.
— Но оставим это, — продолжил Луицци, — скажи мне лучше, почему госпожа де Карен обитает в тюрьме? Она виновна в каком-то преступлении?
— Узнаешь.
Дьявол открыл секретер госпожи де Карен, достал оттуда рукопись и передал ее Луицци.
— Раз ты не доверяешь моим рассказам, — сказал он, — раз тебе не нравится мой стиль, который кажется тебе грязной пародией, то — суди сам. Я ограничусь лишь тем, что представлю тебе основные детали всего этого дела. Вот первая, и наиболее важная.
Луицци взял рукопись
{311}и внимательно всмотрелся в строчки. Вот как она начиналась:«Эдуард, вы, чью помощь так трудно переоценить в моем ужасном положении, вы просите рассказать вам историю моих бед и несчастий, которые привели меня туда, где я сейчас нахожусь. Что ж, вы будете знать все, и простите меня великодушно за любовь к, казалось бы, незначительным подробностям; ибо мне даже более необходимо убедить вас в своей разумности, нежели в невыносимости страданий».
— Что бы все это значило? — недоуменно спросил Луицци.