Мемуары Дьявола

У нас имелись собственные ложи в Опере и в Итальянском театре, я пыталась убежать, погрузиться в усладу для слуха и взгляда, но тщетно — присутствие Гийома, считавшего необходимым то и дело высказывать свое мнение, отравляло любое самое изысканное блюдо. Наслаждаясь собственной оригинальностью, он одобрял все, что считалось скверным, и прославлял все, что слыло посредственным. Я пробовала возражать, но вечно окружавшие его льстецы малодушно соглашались с ним, забывая о своих недавних суждениях, и я неизменно оставалась в дураках. Вы не представляете, Эдуард, какое самое низкое раболепство процветает в высшем свете; и вы не поймете, сколько боли оно мне причинило, если я не расскажу, в каком мире я тогда вращалась.

Через две недели после собрания кредиторов мы поженились. После ослепительно роскошной свадебной церемонии меня привезли в еще более ошеломительный своим редким великолепием особняк. Какое-то время мы никого не принимали, но вскоре решили организовать большой торжественный прием. За несколько дней до него, совершая послесвадебные визиты, я сама развезла все наши приглашения. Если бы я имела тогда хоть какое-то представление о свете, то эти визиты послужили бы для меня хорошим уроком. Мы посетили как знатные дома, двери которых распахивались перед нами благодаря имени моего отца, так и дома богатейших финансистов, так или иначе связанных с моим мужем. В первых лично мне оказывали весьма благосклонный прием, во вторых все расположение явно предназначалось моему мужу. Я не придала этому обстоятельству большого значения, и только двумя неделями позже узнала, что женщина вне семьи может добиться уважения, которым не пользуется дома, только потому, что в почтении отказывают ее супругу. Так, никто, ни один человек из дворянских кругов не счел нужным явиться на наш прием, и наши гостиные заполнили лишь знакомые Гийома. То был значительный удар по его тщеславию, но тщеславие же не позволило ему признать, что заурядность рождения и состояние, нажитое дурно пахнущими спекуляциями, отталкивали от него надменную знать, и, нимало не колеблясь, причину этого небрежения он отнес на мой счет. В тот страшный день нам доставили чуть ли не сотню писем от приглашенных с плохо замаскированными отказами. Я с удовольствием скрыла бы их от Гийома, но все, словно сговорившись, издевательски адресовали их моему супругу лично. Письма следовали одно за другим вплоть до того часа, когда уже настала пора приема, и мало-помалу вызвали яростное и достаточно продолжительное объяснение между нами, так что нам уже докладывали о прибытии гостей, а мы еще не успели одеться.

Не забывайте, Эдуард, что пишет вам женщина, и будьте снисходительны к тому, что мужчины зовут сущим вздором, но порой приводит к весьма плачевным результатам; достаточно любого пустячного на первый взгляд обстоятельства, и жизнь сбивается с прямого пути к счастью, словно стрела, которая вылетает с отклонением на толщину волоска и оказывается ох как далеко от цели, ох как далеко.

В итоге, из-за оскорбления, нанесенного Гийому если не мной, то как бы тем, что я принадлежала к касте спесивцев, которые не пожелали с ним знаться, произошло одно из тех несчастий, что кажутся мелочью, но значат на самом деле очень много. Я не успевала привести себя в надлежащий вид; куда-то подевался парикмахер, я доверилась горничной; она оказалась недостаточно искусной, чтобы как следует украсить мои волосы великолепными бриллиантами, подаренными мне Гийомом. Второпях я забыла и про веер с орнаментом самого Р…, на котором он настаивал; в общем, ни одна возможная оплошность меня не миновала. Я спешила появиться в гостиной; вошла с цветами в руках вместо веера, и, в испуге от раздраженного взгляда Гийома, вошла плохо, не сумев загладить вину за опоздание; моя скованность и неуклюжесть вызвала столь поспешное жалостливое участие гостей, что слезы выступили у меня на глазах; я была смешна.

Вы поймете значение этого слова, Эдуард, если представите все глазами такого человека, как мой муж. Начиная с этого момента, дело мое было окончательно проиграно. Не буду пересказывать идиотскую сцену, последовавшую за этим приемом; она была столь мерзкой, что я потеряла всякую веру в себя, вплоть до того, что даже в тесном кругу я отныне стеснялась петь и садиться за фортепьяно, хотя раньше это не требовало от меня особой отваги и я имела определенный успех.